Что такое урезание языка
Что такое урезание языка
Кроме того, приговоры не уточняли, как глубоко нужно вырезать язык В них часто говорилось обобщенно: бить кнутом и сослать, предварительно «урезав язык» или «отрезав языка» (8–1, 355). Наблюдать за действиями палача при экзекуции было трудно, поэтому можно было дать палачу взятку, и тогда он отсекал у приговоренного только кончик языка. Не случайно в 1678 г. на воеводу Мезени Григория Водорацкого подали донос, что он преступнику Ярышеву «языка не урезал, а только для виду велел пустить кровь из щеки». На допросе палач Иван Чуприк показал, что он «тому крестьянину Климке Ярышеву языка не урезал для того, что не велел Григорей Водорацкой, толко-де велел он, Григорей, ис щоки немного крови выпустить» (241, 247; 181, 16). О том, что лишенная языка А.Г. Бестужева говорила, известно из легендарных сведений о ее жизни в Якутске (655, 19). Повторное удаление языка было уже, как правило, полным — «из корения», что, судя по описанию Епифания, делало жизнь изуродованного человека очень трудной — говорить ему было уже нечем, и к тому же лишенный языка во сне постоянно захлебывался слюной и не мог жевать еду (619, 196).
Урезание языка, подобно отсечению руки или пальца, приближалось к «материальным казням», когда не просто наказывали человека, а отсекали тот его член, с помощью которого было сказано или написано гнусное слово. В приговоре по делу Григория Трясисоломина подчеркнута связь преступления и наказания: «За его воровския непристойный речи велели казнить: вырезать ему язык» (102-4, 81). Точно также авторам раскольнических посланий Епифанию и Лазарю в 1670 г. вместе с языками отсекли писавшие послания правые руки: Лазарю — по запястье, а Епифанию оставили на руке лишь один палец (619, 195). Из всех дел первой половины XVIII в., которые кончались для преступника урезанием языка, большинство относилось к произнесению преступниками особо дерзких, «скаредных речей». Отсекали язык и за молчание тем людям, которые не известили власти о важном государственном преступлении. В 1733 г. так казнили пять человек свидетелей, знавших, но не донесших на самозванцев Труженикова и Стародубцева. В приговоре о них отмечалось: «За неизвет их на означенных самозванцев… урезать языки» (43-1, 36 об.).
Железный кляп
Обычно в самом конце экзекуции преступника, подлежащего ссылке на каторгу, клеймили. Это делалось для того, чтобы преступники, как сказано в указе 1746 г., «от прочих добрых и не подозрительных людей отличны были» (587-12, 9293). В указе 1765 г. об этом говорится: «Ставить на лбу и щеках литеры, чтобы они (преступники. — Е.А.) сразу были заметны» (529, 192). Обычная формула приговора насчет клеймения такова:«… и запятнав в обе щеки и в лоб…»(88, 477). Стоит ли много говорить о том, что клейменный позорным тавром человек становился изгоем общества? Если вдруг приговор признавался ошибочным, то приходилось издавать особый указ о помиловании, иначе «запятнанного» человека власти хватали повсюду, где бы он ни появлялся.
Какими литерами клеймили («пятнали») и как происходило само клеймение («запятнание», «поставление литер»)? В XVII в., согласно указу 19 мая 1637 г. о клеймении преступников, пятнали двумя способами: разбойников буквами «Р», «3», «Б», а татей — «на правой щеке «твердо», на лбу «аз», на левой щеке «твердо» ж», т. е. «Т», «А», «Т» (538-3, 223–224). Были и другие варианты запятнания. Сосланных в 1698 г. в Сибирь стрельцов клеймили в щеку одной буквой — думаю, что либо буквой «Б» («бунтовщик»), либо буквой «В» («вор»). «Запятнан в левую щеку» был в 1695 г. ложный изветчик Григорий Тарлыков, крестьянин Алексей Немиров в 1700 г., а также в 1703 г. крестьянин Семен Романов, обвинявший А.Д. Меншикова в измене (163, 70, 212, 185; 88, 65, 462). В отписке о казни красноярских подьячих в 1700 г. упомянуто, что преступников сослали, «пятном городовым в спину запятнав…». Что такое «городовое пятно» — неясно, возможно, что это был городовой герб или какая-то буква, изображение животного — эмблема данного города. Во всяком случае, по «пятну» можно было достаточно определенно установить город, в котором проводилась экзекуция. Это видно из царской грамоты 1698 г. о казни в Иркутске ранее запятнанных ссыльных, которые совершили новые преступления. Их было предписано казнить, «а на том кажненном беглеце которого города пятно явится, об нем того города к воеводе… писать имянно» (104-5, 506).
Из отписки приказчика камчатских острогов Василия Колесова видно, что в 1713 г. наказанным бунтовщикам «щеки бунтовым орлом орлили» (537-1, 44). В 1705 г. крестьянин Кириллов за «непристойные речи» был приговорен: «…бив кнутом и запятнав пятном в лоб, сослать на каторгу». Возможно, под словом «пятно» подразумевалась буква Так, преступника Родиона Семенова было приказано «запятнав пятном “ведьми” с порохом в лоб в трех местах». Иначе говоря, на лбу у него было три буквы «В» (подробнее см. 728, 211–215).
До 1753 г. чаще всего на щеках и лбу преступника ставили слева направо четыре литеры «В», «О», «Р» и «Ъ» (ер), после 1753 г. — только три первые буквы с помощью присланных из Юстиц-коллегии «стемпелей» (587-14, 10305). Приговор 1756 г. о Ваньке Каине гласил: «Вырезав ноздри, поставить налбу “В”, на щеках: на одной — “О”, а на другой — “Р”…» (92, 375). Но на этом разнообразие в
Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке (62 стр.)
Первое упоминание о казни «урезания (урывания) языка» относится к 1545 г., последнее — к 1743 г. (728, 197). Урезание делалось с помощью заостренных щипцов и ножа Как оно именно проводилось, точно неизвестно. Автор статьи о Н.Ф. Лопухиной М.И. Семевский описывает (правда, без цитат и ссылок на источники) эту операцию, проведенную над этой бывшей статс-дамой императрицы Елизаветы: «Сдавив ей горло, палач принудил несчастную высунуть язык: схватив его конец пальцами, он урезал его почти на половину. Тогда захлебывающуюся кровью Лопухину свели с эшафота. Палач, показывая народу отрезок языка, крикнул, шутки ради: “Не нужен ли кому язык? Дешево продам!”» (660, 194). Из жизнеописаний сподвижников протопопа Аввакума Епифания и Лазаря, которым урезали языки в Москве в августе 1667 г., следует, что для этой операции посадили одного на плаху, другого — на скамью. Из рассказа Епифания, которому вторично урезали язык в Пустозерске в 1670 г., видна техника этой экзекуции: «Приступиша ко мне, грешному, палач с ножом и с клещами, хощет гортань мою отворяли и язык мой резати» (619, 195, 305). Повторение казни потребовалось потому, что после первого урезания языка в Москве Епифаний и Лазарь научились говорить. Удаление языка по приговору не всегда было полным; о казни полковника Резанова, проходившего в 1689 г. по делу Ф. Шакловитого, было сказано: «Бит кнутом и язык ему до половины резан» (527, 209).
Кроме того, приговоры не уточняли, как глубоко нужно вырезать язык В них часто говорилось обобщенно: бить кнутом и сослать, предварительно «урезав язык» или «отрезав языка» (8–1, 355). Наблюдать за действиями палача при экзекуции было трудно, поэтому можно было дать палачу взятку, и тогда он отсекал у приговоренного только кончик языка. Не случайно в 1678 г. на воеводу Мезени Григория Водорацкого подали донос, что он преступнику Ярышеву «языка не урезал, а только для виду велел пустить кровь из щеки». На допросе палач Иван Чуприк показал, что он «тому крестьянину Климке Ярышеву языка не урезал для того, что не велел Григорей Водорацкой, толко-де велел он, Григорей, ис щоки немного крови выпустить» (241, 247; 181, 16). О том, что лишенная языка А.Г. Бестужева говорила, известно из легендарных сведений о ее жизни в Якутске (655, 19). Повторное удаление языка было уже, как правило, полным — «из корения», что, судя по описанию Епифания, делало жизнь изуродованного человека очень трудной — говорить ему было уже нечем, и к тому же лишенный языка во сне постоянно захлебывался слюной и не мог жевать еду (619, 196).
Урезание языка, подобно отсечению руки или пальца, приближалось к «материальным казням», когда не просто наказывали человека, а отсекали тот его член, с помощью которого было сказано или написано гнусное слово. В приговоре по делу Григория Трясисоломина подчеркнута связь преступления и наказания: «За его воровския непристойный речи велели казнить: вырезать ему язык» (102-4, 81). Точно также авторам раскольнических посланий Епифанию и Лазарю в 1670 г. вместе с языками отсекли писавшие послания правые руки: Лазарю — по запястье, а Епифанию оставили на руке лишь один палец (619, 195). Из всех дел первой половины XVIII в., которые кончались для преступника урезанием языка, большинство относилось к произнесению преступниками особо дерзких, «скаредных речей». Отсекали язык и за молчание тем людям, которые не известили власти о важном государственном преступлении. В 1733 г. так казнили пять человек свидетелей, знавших, но не донесших на самозванцев Труженикова и Стародубцева. В приговоре о них отмечалось: «За неизвет их на означенных самозванцев… урезать языки» (43-1, 36 об.).
Обычно в самом конце экзекуции преступника, подлежащего ссылке на каторгу, клеймили. Это делалось для того, чтобы преступники, как сказано в указе 1746 г., «от прочих добрых и не подозрительных людей отличны были» (587-12, 9293). В указе 1765 г. об этом говорится: «Ставить на лбу и щеках литеры, чтобы они (преступники. — Е.А.) сразу были заметны» (529, 192). Обычная формула приговора насчет клеймения такова:«… и запятнав в обе щеки и в лоб…»(88, 477). Стоит ли много говорить о том, что клейменный позорным тавром человек становился изгоем общества? Если вдруг приговор признавался ошибочным, то приходилось издавать особый указ о помиловании, иначе «запятнанного» человека власти хватали повсюду, где бы он ни появлялся.
Какими литерами клеймили («пятнали») и как происходило само клеймение («запятнание», «поставление литер»)? В XVII в., согласно указу 19 мая 1637 г. о клеймении преступников, пятнали двумя способами: разбойников буквами «Р», «3», «Б», а татей — «на правой щеке «твердо», на лбу «аз», на левой щеке «твердо» ж», т. е. «Т», «А», «Т» (538-3, 223–224). Были и другие варианты запятнания. Сосланных в 1698 г. в Сибирь стрельцов клеймили в щеку одной буквой — думаю, что либо буквой «Б» («бунтовщик»), либо буквой «В» («вор»). «Запятнан в левую щеку» был в 1695 г. ложный изветчик Григорий Тарлыков, крестьянин Алексей Немиров в 1700 г., а также в 1703 г. крестьянин Семен Романов, обвинявший А.Д. Меншикова в измене (163, 70, 212, 185; 88, 65, 462). В отписке о казни красноярских подьячих в 1700 г. упомянуто, что преступников сослали, «пятном городовым в спину запятнав…». Что такое «городовое пятно» — неясно, возможно, что это был городовой герб или какая-то буква, изображение животного — эмблема данного города. Во всяком случае, по «пятну» можно было достаточно определенно установить город, в котором проводилась экзекуция. Это видно из царской грамоты 1698 г. о казни в Иркутске ранее запятнанных ссыльных, которые совершили новые преступления. Их было предписано казнить, «а на том кажненном беглеце которого города пятно явится, об нем того города к воеводе… писать имянно» (104-5, 506).
Из отписки приказчика камчатских острогов Василия Колесова видно, что в 1713 г. наказанным бунтовщикам «щеки бунтовым орлом орлили» (537-1, 44). В 1705 г. крестьянин Кириллов за «непристойные речи» был приговорен: «…бив кнутом и запятнав пятном в лоб, сослать на каторгу». Возможно, под словом «пятно» подразумевалась буква Так, преступника Родиона Семенова было приказано «запятнав пятном “ведьми” с порохом в лоб в трех местах». Иначе говоря, на лбу у него было три буквы «В» (подробнее см. 728, 211–215).
До 1753 г. чаще всего на щеках и лбу преступника ставили слева направо четыре литеры «В», «О», «Р» и «Ъ» (ер), после 1753 г. — только три первые буквы с помощью присланных из Юстиц-коллегии «стемпелей» (587-14, 10305). Приговор 1756 г. о Ваньке Каине гласил: «Вырезав ноздри, поставить налбу “В”, на щеках: на одной — “О”, а на другой — “Р”…» (92, 375). Но на этом разнообразие в клеймении не кончалось. Во второй половине XVIII в. стали стремиться обозначить — «написать» — на лице человека его преступление. Убийце ставили на лице литеру «У». Самозванца Кремнева по указу Екатерины II в 1766 г. клеймили в лоб литерами: «Б» и «С» («беглец» и «самозванец»), а его сообщника попа Евдокимова — литерами «Л» и «С» («ложный свидетель») (703, 275; 322, 125; 452, 21; 681, 106; 212, 51). В те времена к клеймению применяли уже не слово «пятнать», а выражение «поставить знаки» (522, 176). Оренбургская секретная комиссия по разбору дел пленных пугачевцев в 1774 г. выносила приговоры о клеймении преступников следующими буквами: «3» — «злодей», «Б» — «бунтовщик» и «И» — «изменник» (418-3, 389). Позже, с 1846 г. слово «ВОР» было заменено словом «КАТ» для каторжных и литеры «С» и «Б» для ссыльно-беглых и «С», «К» для ссыльно-каторжных. Наносили литеры и на руки преступника (см. 108, 212–213).
Наколка клейма на теле преступника сочеталась с клеймом раскаленным тавром в форме герба (орла) или буквы: «Выжечь на лбу означенных слов первые литеры» («Б» и «С»)» (681, 106). Среди экспонатов одного из музеев Италии выставлены клейма, относящиеся к XVIII в. Они весьма похожи на те, которыми до сих пор клеймят скот. Есть клейма с одной, двумя литерами на одном раздвоенном, как ветка, металлическом стержне (815, 142). По-видимому, в России делали одновременно и наколку и клеймо раскаленным железом. Так можно истолковать указ 1637 г.: «Напятнати на щеках разжегши, а в пятне написати “Вор”» (728, 211).
Колодники умели выводить позорные клейма, они не давали заживать «правильным» ранкам и растравливали их. В результате четкие очертания букв терялись. Не случайно указ о наказании закоренелых преступников 1705 г. предписывал: «Пятнать новым пятном» (537-2, 17). У помянутого выше Хлопуши за побег с каторги не только удалили остатки носа, но его и вторично клеймили (280, 163–164). За 1846 г., отмеченный реформами в деле клеймения, сохранилось описание прибора для нанесения клейм и инструкция к его использованию. Прибор состоял из медных сменных дощечек с вызолоченными стальными иглами в форме букв «К», «А», «Т», а также коробки, из которой дощечку резко выбрасывала тугая пружина. Она же приводилась в действие спусковым механизмом. Прибор срабатывал тогда, когда коробку прикладывали ко лбу или щекам преступника и нажимали на спусковой крючок. С помощью специальной кисточки образовавшиеся ранки заполняли смесью туши и индиго. Рану завязывали и запрещали прикасаться к ней сутки. Ценную и простую в обращении машинку, входившую в так называемый «комплект палача», предписывалось беречь, а иглы периодически чистить: «пропускать сквозь сухую ветошку».
В 1846 г. было принято особое «Наставление Медицинского совета о наложении и сохранении клейм», а также и «Описание прибора со штемпелями для клеймения каторжных и наставление об употреблении сих штемпелей» (711, 212–215). Читать их так же жутко, как рассказ Франца Кафки «Казнь». Особо тщательно нужно было следить за порядком нанесения букв. Указом 1691 г. предписывалось начинать с левой щеки, указ же 1753 г. предполагал, что «В» ставится на лбу, буква «О» на правой щеке, а буква «Р» на левой (589-3, 1404). В историю вошел нерадивый палач К. Тимофеев, который, находясь в служебной командировке в Новой Ладоге, перепутал, вероятно — с пьяных глаз, клейма и вместо «К», «А», «Т» выколол на лице преступника «Т», «А», «Т», причем второе «Т» оказалось в перевернутом «вниз головой» виде.
Уже в начале XIX в. просвещенные чиновники понимали дикость вырезания ноздрей и клеймения людей. Особенно живо обсуждалась эта проблема около 1804 г., в начале царствования Александра I, когда стало известно дело о двух крестьянах, которых приговорили за убийство к вырезанию ноздрей, клеймению и ссылке в Нерчинск, но вскоре выяснилось, что они оба не виновны. По представлению графа С. Румянцева, им выдали вольную и постановили: «К поправлению варварского вырезания ноздрей и штемпелевания по лицам, следует снабдить их видом, свидетельствующим невинность и служащим к охранению» (570, 293). Однако клеймение и вырывание ноздрей отменили только по указу 17 апреля 1863 г. (711, 222–223).
После телесного наказания преступника отводили или отвозили в тюрьму, где при необходимости его лечили — после кнутования и других экзекуций человек тяжело болел. Только к середине XIX в. у эшафота появился врач. В 1848 г. Управа благочиния требовала от смотрителя Тюремного замка в Петербурге не проводить телесных наказаний при сильных морозах (ниже 10 °C), ибо преступники получают простудные болезни, а «излечение от этих болезней, по причине ослабления сил, следующего за наказанием, сопряжено с большими затруднениями» (711, 221).
Исполнение приговора обязательно фиксировалось в соответствующем протоколе, журнале или в виде пометы на указе-приговоре, объявленном преступнику и публике: «Артюшка Маслов кажнен в нынешнем 707-м году майя в 27 день» (197, 259). «И июня 29 дня 1724 году, — сказано в журнале Тайной канцелярии, — Якову Орлову экзекуция учинена за кронверком у столпа бит кнутом, дано ему тритцать ударов и ноздри вырезаны, при той экзекуции были для караула… подпоручик Степан Сытин, 12-ой роты за сержанта капрал Артемон Оберучев, 9-ой роты за капрала салдат Борис Телцов, солдат 24 человека, барабанщик, Тайной розыскной канцелярии канцелярист Семен Шурлов, подканцелярист Григорий Мастинской» (19, 99). «И февраля 13 дня сего 733-го году по вышеобъявленному Ея и.в. указу вышеписанному салдату Максиму Погулеву за показанные ево вымышленные затейные на гренодера Илью Вершинина важные непристойные слова (о которых явно по делу) кажнен смертью — отсечена голова» (протокол — 49, 23).
С умерщвлением преступника казнь не заканчивалась. Только в XIX в. тела казненных сразу же клали в гроб и увозили для погребения. В XVII–XVIII вв. было принято выставлять трупы или отдельные части тела казненного в течение какого-то времени после казни. Все эти посмертные позорящие наказания носили предупреждающий и поучительный характер: «И в страх иным с виселиц их не сымать» (из указа 1698 г. — 104, 509). В одних случаях речь шла о часах, в других — о днях, в третьих — о месяцах и годах. В начале февраля 1724 г. в журнале Тайной канцелярии было записано, что после казни расстриги Игнатия было приказано «караулу стоять сего февраля до двадцать осмаго дня, а двадцать осмаго числа караул свесть, а тело погрести в удобном месте» (9–4, 34). О теле казненного в 1764 г. Мировича в приговоре говорилось: «Отсечь голову и, оставя тело на позорище народу до вечера, сжечь оное потом, купно с эшафотом» (362, 154). Так же поступили с телом Пугачева. А.А. Вяземский в рапорте 2 января 1775 г. писал: «Оставляя бездушное тело, нужное на поражение в вящее впечатление буйственной черни» (684-6, 146). При этом части тела Пугачева и его сообщников, казненных в 1775 г. на Болоте, развезли по всей Москве и выставили на колесах в наиболее оживленных местах. Вскоре их сожгли вместе с эшафотом, колесницей и прочим. Сообщника Пугачева Ивана Зарубина казнили в Уфе на эшафоте, который еще до казни забили изнутри соломой и смолой. Только отрубленная палачом голова была показана народу и затем «возложена на столб и на железный шпиль», эшафот был подожжен, а «пепел развеян по воздуху». Весь этот акт имел не только ритуально-символический смысл очищения земли от скверны, но и вполне прагматическую цель — лишить сторонников казненного возможности похоронить тело (684-9, 148; 711, 214; 522, 186, 196; 317, 618).
Обычно так скоро тела казненных с площади не исчезали. Известны многочисленные случаи, когда после казни власти стремились возможно дольше сохранить тело или его части (особенно голову) на страх населению. Их держали на закрепленном наверху столба тележном колесе и на верхушке кольев. Голова при этом часто торчала на спице или на заостренном коле, куда ее втыкали сразу после экзекуции. Огрубленные части тела также подвешивались на перекладинах. Туловище Разина было отдано на растерзание уличным псам, а отрубленные члены «злодея» виднелись на кольях еще несколько лет. Казненный в 1674 г. самозванец Воробьев был «четвертован и по кольям ростыкан», а через три дня было велено перенести отрубленные части тела на Болото «и поставить его на кольях возле вора ж и изменника Стенки Разина, а туловище его велено земским ярыжкам схоронить, отвезчи от города версты с три во рву, и кол воткнуть для знаку» (104-4, 530–531). Страшные впечатления ожидали путешественника, въезжавшего в Москву осенью 1698 г. Окруженные вороньем трупы сотен (!) казненных стрельцов раскачивались на виселицах и лежали на колесах по всем большим дорогам, на городских площадях и на крепостных стенах Белого и Земляного города Перри пишет, что кроме повешенных на земле валялись трупы казненных топором. «Их приказано было оставить в том положении, в котором они находились, когда им рубили головы, и головы эти рядами лежали подле них на земле» всю зиму (546, 119).
Каменный столб с водруженными на нем головой и частями тела преступников был символом казни после казни. Первый из них был столб на Красной площади в 1697 г., построенный для останков Соковнина и Цыклера. На вершине каменного столба торчали головы казненных, а по сторонам на спицах виднелись отрубленные части тел преступников (546, 99). После казни в 1718 г. сторонников царевича Алексея в Москве на площади была устроена целая «композиция» из трупов казненных. На верхушке широкого каменного столба «находился четырехугольный камень в локоть вышиною», на нем положены были тела казненных, между которыми виднелся труп Глебова. По граням столба торчали спицы, на которых висели головы казненных (752, 225). Как вспоминал запорожец H.Л. Корж, в таком положении трупы оставались надолго: «И сидит на том шпиле преступник дотоли, пока иссохнет и выкоренится як вяла рыба, так что когда ветер повеет, то он крутится кругом як мельница и торохтят все его кости, пока упадут на землю» (400, 25; 673, 129).
В ритуале казни после казни особое место занимала голова преступника. Ее показывали толпе после казни, втыкали на заостренный кол или столб с металлическим стержнем наверху и стремились сохранить как можно дольше, даже если тело при этом сжигали или хоронили. В указе 13 мая 1732 г. о самозванце Холщевникове сказано: «А тело его зжечь при публике, а голову поставить в Арзамасе» (7, 132 об.). В приговоре Зарубину-Чике говорилось, что его казнить в Уфе и голову «взоткнугь… на кол для всенародного зрелища» (196, 194). Порой отрубленную в столицах голову казненного посылали на родину преступника или в места, где он совершал злодеяния. Обезглавленное тело Варлама Левина после казни 26 июля 1722 г. в Москве было сожжено, но голову его отправили в Пензу — по адресу совершенного им преступления. В день казни Левина А.И. Ушаков писал доктору Блюментросту: «Извольте сочинить спирт в удобном сосуде, в котором бы можно ту голову Левина довести до означенного города (до Пензы), чтоб она дорогою за дальностию пути не избилась и оный бы сосуд с спиртом чтоб изготовлен был сего же числа, а кому изволите приказать оное сочинить, чтоб он был в аптеке безотлучно» (325-1, 48). Довезенная до Пензы голова была водружена именно там, где преступник кричал «непристойные слова», — на пензенском базаре. Для этого специально сложили каменный столб, на верхушке которого закрепили железную спицу для головы.
В соседний Тамбов 12 августа 1725 г. отправилась с посыльным-сержантом еще одна страшная посылка — голова казненного в Москве монаха Выморокова. Ее водрузили на каменный столб, причем было предписано «сочинить лист и послать с помянутым сержантом — велеть оной прибить к столбу, где Выморокова голова будет» (323, 456). И с головой самозванца Семикова, казненного в декабре 1725 г. в Петербурге, поступили точно так же: ее указали отвезти на место преступления — в город Почеп — да при перевозке смотреть, «дабы от какого-либо случая не могла быть утрачена». Согласно указу Екатерины I, на каменном столбе голова стояла на железной спице, а ниже укрепили объявление: «Написав вину на жестяном листу, прибить к оному столбу». Так же поступили и с другими самозванцами (427, 144; 42-5, 23–24; 552, 99).
До тех пор пока части тела преступника торчали на колах или лежали на колесах, родственникам не было покоя. А между тем головы казненных оставались на позорище непогребенными порой годами. Юль видел в мае 1711 г. в Глухове головы казненных осенью 1708 г. сообщников Мазепы (810, 458). Берхгольц сообщает, что в апреле 1724 г. вдова Авраама Лопухина просила Петра о том, «чтоб голову ее мужа, взоткнутую в Петербурге, позволено было снять» (150-4, 26). Значит, голова Лопухина провисела на колу более пяти лет после казни. При этом известно, что сами тела (туловища) Лопухина и других казненных 8 декабря 1718 г. по делу царевича Алексея были сняты с колес и выданы родственникам в праздник Пасхи 29 марта 1719 г. (752, 618). Когда такие столбы исчезли с площадей русских городов, сказать трудно — особого указа об этом неизвестно. 10 июля 1727 г. указом Петра II предписано, «чтоб на столбах головы здесь и в Москве снять и столбы разрушить, понеже рассуждается, что не надлежит быть в резиденции в городе таким столбам, но вне города» (633-69, 43, 47). Из этого указа следует, что столбы убирали только из центра столиц. Скорее всего, предписание это объясняется тем, что на столбах еще висели головы казненных в 1718 г. сторонников царевича Алексея — отца издавшего указ императора. Столбы же и колья с головами продолжали торчать по всей стране и во времена подавления восстания Пугачева и, возможно, позже.
На местах казней — у эшафотов, виселиц, позорных столбов, — в местах сожжения и развеивания по ветру останков преступника вывешивали указы, написанные на нескольких железных листах. Указ разъяснял суть преступления казненных. Основой «жестяных листов» служил приговор, который выносил суд или государь. Однако текст на листе мог существенно отличаться от приговора-указа, главным образом в сторону сокращения. Н.И. Новиков в 15-м томе своей «Древней российской вифлиофики» опубликовал текст указа Петра I 1697 г. о преступлениях Цыклера и Соковнина, который был «списан с столпа каменного с листов жестяных числом четыре». Если сравнить его с «бумажным» указом об этой казни, то заметны большие различия, точнее — в «жестяном» исполнении исчезли многие разделы о сообщниках преступников. То же можно сказать и об указе и «железном листе» на месте казни Левина в 1722 г. (744, 354–367;325-1, 52–54 и 47–48). Естественно, что эти сокращения не были случайными. В черновике манифеста или «формы публикации о винах князя Меншикова» от 19 декабря 1727 г. сказано: «Бабке нашей, великой государыне царице Евдокее Феодоровне, чинил многие противности, которых в народ публично объявлять не надлежит» (419, 94). Манифест так и не опубликовали, но если бы это произошло, то данный пункт явно предполагалось исключить. По наблюдению К. В. Сивкова, в манифесте о преступлении самозванца Евдокимова в 1765 г. изъяли некоторые отрывки приговора по его делу, в частности, обещание этого лже-Петра II дать свободу от налогов и не преследовать старообрядчество (681, 102).