Я никогда не забуду первых недель проведенных мною на даче

Посвящено П. В. Анненкову

Гости давно разъехались. Часы пробили половину первого. В комнате остались только хозяин, да Сергей Николаевич, да Владимир Петрович.

Хозяин позвонил и велел принять остатки ужина.

– Итак, это дело решенное, – промолвил он, глубже усаживаясь в кресло и закурив сигару, – каждый из нас обязан рассказать историю своей первой любви. За вами очередь, Сергей Николаевич.

Сергей Николаевич, кругленький человек с пухленьким белокурым лицом, посмотрел сперва на хозяина, потом поднял глаза к потолку.

– У меня не было первой любви, – сказал он, наконец, – я прямо начал со второй.

– Очень просто. Мне было восемнадцать лет, когда я первый раз приволокнулся за одной весьма миленькой барышней; но я ухаживал за ней так, как будто дело это было мне не внове: точно так, как я ухаживал потом за другими. Собственно говоря, в первый и последний раз я влюбился лет шести в свою няню; но этому очень давно. Подробности наших отношений изгладились из моей памяти, да если б я их и помнил, кого это может интересовать?

– Так как же быть? – начал хозяин. – В моей первой любви тоже не много занимательного: я ни в кого не влюблялся до знакомства с Анной Ивановной, моей теперешней женой, – и все у нас шло как по маслу: отцы нас сосватали, мы очень скоро полюбились друг другу и вступили в брак не мешкая. Моя сказка двумя словами сказывается. Я, господа, признаюсь, поднимая вопрос о первой любви, – надеялся на вас, не скажу старых, но и не молодых холостяков. Разве вы нас чем-нибудь потешите, Владимир Петрович?

– Моя первая любовь принадлежит действительно к числу не совсем обыкновенных, – ответил с небольшой запинкой Владимир Петрович, человек лет сорока, черноволосый, с проседью.

– А! – промолвили хозяин и Сергей Николаевич в один голос. – Тем лучше… Рассказывайте.

– Извольте… или нет: рассказывать я не стану; я не мастер рассказывать: выходит сухо и коротко или пространно и фальшиво; а если позволите, я запишу все, что вспомню, в тетрадку – и прочту вам.

Приятели сперва не согласились, но Владимир Петрович настоял на своем. Через две недели они опять сошлись, и Владимир Петрович сдержал свое обещание.

Вот что стояло в его тетрадке:

Мне было тогда шестнадцать лет. Дело происходило летом 1833 года.

Я жил в Москве у моих родителей. Они нанимали дачу около Калужской заставы, против Нескучного. Я готовился в университет, но работал очень мало и не торопясь.

Никто не стеснял моей свободы. Я делал, что хотел, особенно с тех пор, как я расстался с последним моим гувернером-французом, который никак не мог привыкнуть к мысли, что он упал «как бомба» (comme une bombe) в Россию, и с ожесточенным выражением на лице по целым дням валялся на постели. Отец обходился со мной равнодушно-ласково; матушка почти не обращала на меня внимания, хотя у ней, кроме меня, не было детей: другие заботы ее поглощали. Мой отец, человек еще молодой и очень красивый, женился на ней по расчету; она была старше его десятью годами. Матушка моя вела печальную жизнь: беспрестанно волновалась, ревновала, сердилась – но не в присутствии отца; она очень его боялась, а он держался строго, холодно, отдаленно… Я не видал человека более изысканно спокойного, самоуверенного и самовластного.

У меня была верховая лошадка, я сам ее седлал и уезжал один куда-нибудь подальше, пускался вскачь и воображал себя рыцарем на турнире – как весело дул мне в уши ветер! – или, обратив лицо к небу, принимал его сияющий свет и лазурь в разверстую душу.

Помнится, в то время образ женщины, призрак женской любви почти никогда не возникал определенными очертаниями в моем уме; но во всем, что я думал, во всем, что я ощущал, таилось полусознанное, стыдливое предчувствие чего-то нового, несказанно сладкого, женского…

Это предчувствие, это ожидание проникло весь мой состав: я дышал им, оно катилось по моим жилам в каждой капле крови… ему было суждено скоро сбыться.

Дача наша состояла из деревянного барского дома с колоннами и двух низеньких флигельков; во флигеле налево помещалась крохотная фабрика дешевых обоев… Я не раз хаживал туда смотреть, как десяток худых и взъерошенных мальчишек в засаленных халатах и с испитыми лицами то и дело вскакивали на деревянные рычаги, нажимавшие четырехугольные обрубки пресса, и таким образом тяжестью своих тщедушных тел вытискивали пестрые узоры обоев. Флигелек направо стоял пустой и отдавался внаймы. В один день – недели три спустя после девятого мая – ставни в окнах этого флигелька открылись, показались в них женские лица – какое-то семейство в нем поселилось. Помнится, в тот же день за обедом матушка осведомилась у дворецкого о том, кто были наши новые соседи, и, услыхав фамилию княгини Засекиной, сперва промолвила не без некоторого уважения: «А! княгиня… – а потом прибавила: – Должно быть, бедная какая-нибудь».

– На трех извозчиках приехали-с, – заметил, почтительно подавая блюдо, дворецкий, – своего экипажа не имеют-с, и мебель самая пустая.

– Да, – возразила матушка, – а все-таки лучше.

Отец холодно взглянул на нее: она умолкла.

Действительно, княгиня Засекина не могла быть богатой женщиной: нанятый ею флигелек был так ветх, и мал, и низок, что люди, хотя несколько зажиточные, не согласились бы поселиться в нем. Впрочем, я тогда пропустил это все мимо ушей. Княжеский титул на меня мало действовал: я недавно прочел «Разбойников» Шиллера.

У меня была привычка бродить каждый вечер с ружьем по нашему саду и караулить ворон. К этим осторожным, хищным и лукавым птицам я издавна чувствовал ненависть. В день, о котором зашла речь, я также отправился в сад – и, напрасно исходив все аллеи (вороны меня признали и только издали отрывисто каркали), случайно приблизился к низкому забору, отделявшему собственно наши владения от узенькой полосы сада, простиравшейся за флигельком направо и принадлежавшей к нему. Я шел потупя голову. Вдруг мне послышались голоса; я взглянул через забор – и окаменел… Мне представилось странное зрелище.

Источник

Первая любовь. И. С. Тургенев

Иллюстрация К. А. Клементьевой к повести И. С. Тургенева «Первая любовь». 1939 г.

Посвящено П. В. Анненкову

Содержание

Гости давно разъехались. Часы пробили половину первого. В комнате остались только хозяин, да Сергей Николаевич, да Владимир Петрович.

Хозяин позвонил и велел принять остатки ужина.

— Итак, это дело решенное, — промолвил он, глубже усаживаясь в кресло и закурив сигару, — каждый из нас обязан рассказать историю своей первой любви. За вами очередь, Сергей Николаевич.

Сергей Николаевич, кругленький человек с пухленьким белокурым лицом, посмотрел сперва на хозяина, потом поднял глаза к потолку.

— У меня не было первой любви, — сказал он наконец, — я прямо начал со второй.

— Очень просто. Мне было восемнадцать лет, когда я в первый раз приволокнулся за одной весьма миленькой барышней; но я ухаживал за ней так, как будто дело это было мне не внове: точно так, как я ухаживал потом за другими. Собственно говоря, в первый и последний раз я влюбился лет шести в свою няню; но этому очень давно. Подробности наших отношений изгладились из моей памяти, да если б я их и помнил, кого это может интересовать?

— Так как же быть? — начал хозяин. — В моей первой любви тоже не много занимательного; я ни в кого не влюблялся до знакомства с Анной Ивановной, моей теперешней женой, — и всё у нас шло как по маслу: отцы нас сосватали, мы очень скоро полюбились друг другу и вступили в брак не мешкая. Моя сказка двумя словами сказывается. Я, господа, признаюсь, поднимая вопрос о первой любви, надеялся на вас, не скажу старых, но и не молодых холостяков. Разве вы нас чем-нибудь потешите, Владимир Петрович?

— Моя первая любовь принадлежит действительно к числу не совсем обыкновенных, — ответил с небольшой запинкой Владимир Петрович, человек лет сорока, черноволосый, с проседью.

— А! — промолвили хозяин и Сергей Николаевич в один голос. — Тем лучше. Рассказывайте.

— Извольте. или нет: рассказывать я не стану; я не мастер рассказывать: выходит сухо и коротко или пространно и фальшиво; а если позволите, я запишу всё, что вспомню, в тетрадку — и прочту вам.

Приятели сперва не согласились, но Владимир Петрович настоял на своем. Через две недели они опять сошлись, и Владимир Петрович сдержал свое обещание.

Вот что стояло в его тетрадке:

Мне было тогда шестнадцать лет. Дело происходило летом 1833 года.

Я жил в Москве у моих родителей. Они нанимали дачу около Калужской заставы, против Нескучного. Я готовился в университет, но работал очень мало и не торопясь.

Никто не стеснял моей свободы. Я делал что хотел, особенно с тех пор, как я расстался с последним моим гувернером-французом, который никак не мог привыкнуть к мысли, что он упал «как бомба» (comme une bombe) в Россию, и с ожесточенным выражением на лице по целым дням валялся на постели. Отец обходился со мной равнодушно-ласково; матушка почти не обращала на меня внимания, хотя у ней, кроме меня, не было детей: другие заботы ее поглощали. Мой отец, человек еще молодой и очень красивый, женился на ней по расчету; она была старше его десятью годами. Матушка моя вела печальную жизнь: беспрестанно волновалась, ревновала, сердилась — но не в присутствии отца; она очень его боялась, а он держался строго, холодно, отдаленно. Я не видал человека более изысканно спокойного, самоуверенного и самовластного.

У меня была верховая лошадка, я сам ее седлал и уезжал один куда-нибудь подальше, пускался вскачь и воображал себя рыцарем на турнире — как весело дул мне в уши ветер! — или, обратив лицо к небу, принимал его сияющий свет и лазурь в разверстую душу.

Помнится, в то время образ женщины, призрак женской любви почти никогда не возникал определенными очертаниями в моем уме; но во всем, что я думал, во всем, что я ощущал, таилось полусознанное, стыдливое предчувствие чего-то нового, несказанно сладкого, женского.

Это предчувствие, это ожидание проникло весь мой состав: я дышал им, оно катилось по моим жилам в каждой капле крови. ему было суждено скоро сбыться.

Дача наша состояла из деревянного барского дома с колоннами и двух низеньких флигельков; во флигеле налево помещалась крохотная фабрика дешевых обоев. Я не раз хаживал туда смотреть, как десяток худых и взъерошенных мальчишек в засаленных халатах и с испитыми лицами то и дело вскакивали на деревянные рычаги, нажимавшие четырехугольные обрубки пресса, и таким образом тяжестью своих тщедушных тел вытаскивали пестрые узоры обоев. Флигелек направо стоял пустой и отдавался внаймы. В один день — недели три спустя после девятого мая — ставни в окнах этого флигелька открылись, показались в них женские лица — какое-то семейство в нем поселилось. Помнится, в тот же день за обедом матушка осведомилась у дворецкого о том, кто были наши новые соседи, и, услыхав фамилию княгини Засекиной, сперва промолвила не без некоторого уважения: «А! княгиня. — а потом прибавила: — Должно быть, бедная какая-нибудь».

— На трех извозчиках приехали-с, — заметил, почтительно подавая блюдо, дворецкий, — своего экипажа не имеют-с, и мебель самая пустая.

— Да, — возразила матушка, — а все-таки лучше.

Отец холодно взглянул на нее: она умолкла.

Действительно, княгиня Засекина не могла быть богатой женщиной: нанятый ею флигелек был так ветх, в мал, и низок, что люди, хотя несколько зажиточные, не согласились бы поселиться в нем. Впрочем, я тогда пропустил это всё мимо ушей. Княжеский титул на меня мало действовал: я недавно прочел «Разбойников» Шиллера.

Источник

Первая любовь — Тургенев И.С.

Посвя­щено П. В. Анненкову

Гости давно разъ­е­ха­лись. Часы про­били поло­вину пер­вого. В ком­нате оста­лись только хозяин, да Сер­гей Нико­ла­е­вич, да Вла­ди­мир Петрович.

Хозяин позво­нил и велел при­нять остатки ужина.

– Итак, это дело решен­ное, – про­мол­вил он, глубже уса­жи­ва­ясь в кресло и заку­рив сигару, – каж­дый из нас обя­зан рас­ска­зать исто­рию своей пер­вой любви. За вами оче­редь, Сер­гей Николаевич.

Сер­гей Нико­ла­е­вич, круг­лень­кий чело­век с пух­лень­ким бело­ку­рым лицом, посмот­рел сперва на хозя­ина, потом под­нял глаза к потолку.

– У меня не было пер­вой любви, – ска­зал он, нако­нец, – я прямо начал со второй.

– Очень про­сто. Мне было восем­на­дцать лет, когда я пер­вый раз при­во­лок­нулся за одной весьма милень­кой барыш­ней; но я уха­жи­вал за ней так, как будто дело это было мне не внове: точно так, как я уха­жи­вал потом за дру­гими. Соб­ственно говоря, в пер­вый и послед­ний раз я влю­бился лет шести в свою няню; но этому очень давно. Подроб­но­сти наших отно­ше­ний изгла­ди­лись из моей памяти, да если б я их и пом­нил, кого это может интересовать?

– Так как же быть? – начал хозяин. – В моей пер­вой любви тоже не много зани­ма­тель­ного: я ни в кого не влюб­лялся до зна­ком­ства с Анной Ива­нов­ной, моей тепе­реш­ней женой, – и все у нас шло как по маслу: отцы нас сосва­тали, мы очень скоро полю­би­лись друг другу и всту­пили в брак не меш­кая. Моя сказка двумя сло­вами ска­зы­ва­ется. Я, гос­пода, при­зна­юсь, под­ни­мая вопрос о пер­вой любви, – наде­ялся на вас, не скажу ста­рых, но и не моло­дых холо­стя­ков. Разве вы нас чем-нибудь поте­шите, Вла­ди­мир Петрович?

– Моя пер­вая любовь при­над­ле­жит дей­стви­тельно к числу не совсем обык­но­вен­ных, – отве­тил с неболь­шой запин­кой Вла­ди­мир Пет­ро­вич, чело­век лет сорока, чер­но­во­ло­сый, с проседью.

– А! – про­мол­вили хозяин и Сер­гей Нико­ла­е­вич в один голос. – Тем лучше… Рассказывайте.

– Извольте… или нет: рас­ска­зы­вать я не стану; я не мастер рас­ска­зы­вать: выхо­дит сухо и коротко или про­странно и фаль­шиво; а если поз­во­лите, я запишу все, что вспомню, в тет­радку – и про­чту вам.

При­я­тели сперва не согла­си­лись, но Вла­ди­мир Пет­ро­вич настоял на своем. Через две недели они опять сошлись, и Вла­ди­мир Пет­ро­вич сдер­жал свое обещание.

Вот что сто­яло в его тетрадке:

Мне было тогда шест­на­дцать лет. Дело про­ис­хо­дило летом 1833 года.

Я жил в Москве у моих роди­те­лей. Они нани­мали дачу около Калуж­ской заставы, про­тив Нескуч­ного. Я гото­вился в уни­вер­си­тет, но рабо­тал очень мало и не торопясь.

Никто не стес­нял моей сво­боды. Я делал, что хотел, осо­бенно с тех пор, как я рас­стался с послед­ним моим гувер­не­ром-фран­цу­зом, кото­рый никак не мог при­вык­нуть к мысли, что он упал «как бомба» (comme une bombe) в Рос­сию, и с оже­сто­чен­ным выра­же­нием на лице по целым дням валялся на постели. Отец обхо­дился со мной рав­но­душно-лас­ково; матушка почти не обра­щала на меня вни­ма­ния, хотя у ней, кроме меня, не было детей: дру­гие заботы ее погло­щали. Мой отец, чело­век еще моло­дой и очень кра­си­вый, женился на ней по рас­чету; она была старше его деся­тью годами. Матушка моя вела печаль­ную жизнь: бес­пре­станно вол­но­ва­лась, рев­но­вала, сер­ди­лась – но не в при­сут­ствии отца; она очень его боя­лась, а он дер­жался строго, холодно, отда­ленно… Я не видал чело­века более изыс­канно спо­кой­ного, само­уве­рен­ного и самовластного.

У меня была вер­хо­вая лошадка, я сам ее сед­лал и уез­жал один куда-нибудь подальше, пус­кался вскачь и вооб­ра­жал себя рыца­рем на тур­нире – как весело дул мне в уши ветер! – или, обра­тив лицо к небу, при­ни­мал его сия­ю­щий свет и лазурь в раз­вер­стую душу.

Пом­нится, в то время образ жен­щины, при­зрак жен­ской любви почти нико­гда не воз­ни­кал опре­де­лен­ными очер­та­ни­ями в моем уме; но во всем, что я думал, во всем, что я ощу­щал, таи­лось полу­со­знан­ное, стыд­ли­вое пред­чув­ствие чего-то нового, неска­занно слад­кого, женского…

Это пред­чув­ствие, это ожи­да­ние про­никло весь мой состав: я дышал им, оно кати­лось по моим жилам в каж­дой капле крови… ему было суж­дено скоро сбыться.

Дача наша состо­яла из дере­вян­ного бар­ского дома с колон­нами и двух низень­ких фли­гель­ков; во фли­геле налево поме­ща­лась кро­хот­ная фаб­рика деше­вых обоев… Я не раз хажи­вал туда смот­реть, как деся­ток худых и взъеро­шен­ных маль­чи­шек в заса­лен­ных хала­тах и с испи­тыми лицами то и дело вска­ки­вали на дере­вян­ные рычаги, нажи­мав­шие четы­рех­уголь­ные обрубки пресса, и таким обра­зом тяже­стью своих тще­душ­ных тел вытис­ки­вали пест­рые узоры обоев. Фли­ге­лек направо стоял пустой и отда­вался внаймы. В один день – недели три спу­стя после девя­того мая – ставни в окнах этого фли­гелька откры­лись, пока­за­лись в них жен­ские лица – какое-то семей­ство в нем посе­ли­лось. Пом­нится, в тот же день за обе­дом матушка осве­до­ми­лась у дво­рец­кого о том, кто были наши новые соседи, и, услы­хав фами­лию кня­гини Засе­ки­ной, сперва про­мол­вила не без неко­то­рого ува­же­ния: «А! кня­гиня… – а потом при­ба­вила: – Должно быть, бед­ная какая-нибудь».

– На трех извоз­чи­ках приехали‑с, – заме­тил, почти­тельно пода­вая блюдо, дво­рец­кий, – сво­его эки­пажа не имеют‑с, и мебель самая пустая.

– Да, – воз­ра­зила матушка, – а все-таки лучше.

Отец холодно взгля­нул на нее: она умолкла.

Дей­стви­тельно, кня­гиня Засе­кина не могла быть бога­той жен­щи­ной: наня­тый ею фли­ге­лек был так ветх, и мал, и низок, что люди, хотя несколько зажи­точ­ные, не согла­си­лись бы посе­литься в нем. Впро­чем, я тогда про­пу­стил это все мимо ушей. Кня­же­ский титул на меня мало дей­ство­вал: я недавно про­чел «Раз­бой­ни­ков» Шиллера.

Источник

Первая любовь

Иван Сергеевич Тургенев
Первая любовь

Посвящено П. В. Анненкову

Гости давно разъехались. Часы пробили половину первого. В комнате остались только хозяин, да Сергей Николаевич, да Владимир Петрович.

Хозяин позвонил и велел принять остатки ужина.

Сергей Николаевич, кругленький человек с пухленьким белокурым лицом, посмотрел сперва на хозяина, потом поднял глаза к потолку.

— Очень просто. Мне было восемнадцать лет, когда я первый раз приволокнулся за одной весьма миленькой барышней; но я ухаживал за ней так, как будто дело это было мне не внове: точно так, как я ухаживал потом за другими. Собственно говоря, в первый и последний раз я влюбился лет шести в свою няню; но этому очень давно. Подробности наших отношений изгладились из моей памяти, да если б я их и помнил, кого это может интересовать?

Приятели сперва не согласились, но Владимир Петрович настоял на своем. Через две недели они опять сошлись, и Владимир Петрович сдержал свое обещание.

Вот что стояло в его тетрадке:

Мне было тогда шестнадцать лет. Дело происходило летом 1833 года.

Я жил в Москве у моих родителей. Они нанимали дачу около Калужской заставы, против Нескучного. Я готовился в университет, но работал очень мало и не торопясь.

Помнится, в то время образ женщины, призрак женской любви почти никогда не возникал определенными очертаниями в моем уме; но во всем, что я думал, во всем, что я ощущал, таилось полусознанное, стыдливое предчувствие чего-то нового, несказанно сладкого, женского…

Это предчувствие, это ожидание проникло весь мой состав: я дышал им, оно катилось по моим жилам в каждой капле крови… ему было суждено скоро сбыться.

Отец холодно взглянул на нее: она умолкла.

Действительно, княгиня Засекина не могла быть богатой женщиной: нанятый ею флигелек был так ветх, и мал, и низок, что люди, хотя несколько зажиточные, не согласились бы поселиться в нем. Впрочем, я тогда пропустил это все мимо ушей. Княжеский титул на меня мало действовал: я недавно прочел «Разбойников» Шиллера.

Отдохнув, я причесался, почистился и сошел вниз к чаю. Образ молодой девушки носился передо мною, сердце перестало прыгать, но как-то приятно сжималось.

Источник

Первая любовь (Тургенев И. С., 1860)

Мне было тогда шестнадцать лет. Дело происходило летом 1833 года.

Я жил в Москве у моих родителей. Они нанимали дачу около Калужской заставы, против Нескучного. Я готовился в университет, но работал очень мало и не торопясь.

Никто не стеснял моей свободы. Я делал, что хотел, особенно с тех пор, как я расстался с последним моим гувернером-французом, который никак не мог привыкнуть к мысли, что он упал «как бомба» (comme une bombe) в Россию, и с ожесточенным выражением на лице по целым дням валялся на постели. Отец обходился со мной равнодушно-ласково; матушка почти не обращала на меня внимания, хотя у ней, кроме меня, не было детей: другие заботы ее поглощали. Мой отец, человек еще молодой и очень красивый, женился на ней по расчету; она была старше его десятью годами. Матушка моя вела печальную жизнь: беспрестанно волновалась, ревновала, сердилась — но не в присутствии отца; она очень его боялась, а он держался строго, холодно, отдаленно… Я не видал человека более изысканно спокойного, самоуверенного и самовластного.

У меня была верховая лошадка, я сам ее седлал и уезжал один куда-нибудь подальше, пускался вскачь и воображал себя рыцарем на турнире — как весело дул мне в уши ветер! — или, обратив лицо к небу, принимал его сияющий свет и лазурь в разверстую душу.

Помнится, в то время образ женщины, призрак женской любви почти никогда не возникал определенными очертаниями в моем уме; но во всем, что я думал, во всем, что я ощущал, таилось полусознанное, стыдливое предчувствие чего-то нового, несказанно сладкого, женского…

Это предчувствие, это ожидание проникло весь мой состав: я дышал им, оно катилось по моим жилам в каждой капле крови… ему было суждено скоро сбыться.

Дача наша состояла из деревянного барского дома с колоннами и двух низеньких флигельков; во флигеле налево помещалась крохотная фабрика дешевых обоев… Я не раз хаживал туда смотреть, как десяток худых и взъерошенных мальчишек в засаленных халатах и с испитыми лицами то и дело вскакивали на деревянные рычаги, нажимавшие четырехугольные обрубки пресса, и таким образом тяжестью своих тщедушных тел вытискивали пестрые узоры обоев. Флигелек направо стоял пустой и отдавался внаймы. В один день — недели три спустя после девятого мая — ставни в окнах этого флигелька открылись, показались в них женские лица — какое-то семейство в нем поселилось. Помнится, в тот же день за обедом матушка осведомилась у дворецкого о том, кто были наши новые соседи, и, услыхав фамилию княгини Засекиной, сперва промолвила не без некоторого уважения: «А! княгиня… — а потом прибавила: — Должно быть, бедная какая-нибудь».

— На трех извозчиках приехали-с, — заметил, почтительно подавая блюдо, дворецкий, — своего экипажа не имеют-с, и мебель самая пустая.

— Да, — возразила матушка, — а все-таки лучше.

Отец холодно взглянул на нее: она умолкла.

Действительно, княгиня Засекина не могла быть богатой женщиной: нанятый ею флигелек был так ветх, и мал, и низок, что люди, хотя несколько зажиточные, не согласились бы поселиться в нем. Впрочем, я тогда пропустил это все мимо ушей. Княжеский титул на меня мало действовал: я недавно прочел «Разбойников» Шиллера.

Источник