в каком году ельцину делали операцию на сердце
Намедни. Наша Эра
Осенью критическое состояние здоровья президента признается официально. Ельцину делают операцию на сердце, уверяя, что он будет бодрее, чем перед первым туром голосования. Однако новых сил хватит ненадолго
5 сентября показывают телесъемку: одетый в домашний свитер Ельцин объясняет, что врачи предлагают ему или ограничить рабочий день — «но это не по мне», или сделать операцию на сердце и тогда работать в полную силу. И что он решился на хирургическое вмешательство, а проведут операцию в России отечественные специалисты, имеющие большой опыт, поэтому успех гарантирован. Президент держится уверенно; интервью у него берет шеф кремлевского пиара, и речь про то, о чем говорят все, — а что, собственно, случилось? а был ли инфаркт? — не заходит.
Последующие комментарии объясняют термин «аортокоронарное шунтирование»: делают обходной путь для кровоснабжения сердечной мышцы, вшивая один конец вены в аорту, а другой — в коронарную артерию ниже места сужения или закупорки. Вену обычно берут из бедра пациента. Звучит рискованно, но, оказывается, такую операцию уже делали премьеру Черномырдину, у которого жизненных сил хоть отбавляй. Ельцина будет оперировать тот же хирург — Ренат Акчурин, а для консультации приглашен американский профессор Майкл Дебейки.
Истории «чик-чик, и здоров» не выходит — из-за плохого общего состояния больного операцию вместо конца сентября проводят 5 ноября. На время наркоза исполняющим обязанности президента считается премьер. Едва очнувшись, Ельцин требует: Указ! — и возвращает себе полномочия.
Спустя две недели Ельцина снимают на первой прогулке. С ним жена, дочь и внучка, которая трогательно поправляет деду шарфик. Ельцин осунулся, но после прежней одутловатости так ему даже лучше. Дебейки обещает, что президент России через три месяца выйдет на теннисный корт. Этого не произойдет — начнутся другие проблемы со здоровьем, о которых уже не будут сообщать.
Последние записи в этом журнале
Рашкин и подброшенный лось.
Депутат от КПРФ Валерий Рашкин в последние месяцы волею судьбы стал центром протестной активности и переманивал к себе электорат Навального. Расплата…
Алкогеноцид по азербайджански.
Как вы все знаете, в Орске (Оренбургская область) произошло массовое отравление поддельным алкоголем. Причём местные жители приобрели пойло не из-под…
По итогам прошедших выборов.
Единая Россия ожидаемо победила, наворовав набрав большинство голосов. Технология «умного голосования» столкнулась с технологией электронного…
Старческий маразм.
Любовница Лаврова с активом в 1 миллиард рублей
Ни для кого уже не секрет что всё окружение Путина это воры и бандиты. Но на что эти люди тратят свои миллиарды?
Глава Башкирии срывает покрова.
Глава Башкортостана решил сорвать покрова. Получилось косноязычно, но правдиво. «Власть она никогда просто так не даётся, власть всегда…
Погиб глава МЧС.
Евгений Зиничев погиб во время учений в Норильске. По сути Зиничев погиб снимая кино о себе. Участвуя в съёмках фильма о МЧС занимаясь …
Очередная глупость президента.
Путин прилетел во Владивосток и решил (от скуки) встретиться со школьниками. Отвечая на вопрос одного из них, он перепутал две войны – Северную и…
Поклонскую сошлют на Кабо Верде.
Дурочку Поклонскую после бесцельного сидения в Думе ссылают подальше от Кремля, на острова Зелёного Мыса. По слухам НяшМяш достала кремлинов…
Кардиохирург Ренат Акчурин: Борис Ельцин был мужественным человеком. ЭКСКЛЮЗИВ
Гостем программы «Евразия. Дословно» стал академик Российской академии медицинских наук, кардиохирург Ренат Акчурин. Он в 1996 году сделал операцию на сердце первому президенту РФ Борису Ельцину. С легендарным кардиохирургом пообщался корреспондент телеканала «МИР 24» Максим Красоткин.
Ренат Сулейманович, большинству россиян ваше имя стало известно после того, как вы сделали операцию на сердце Борису Ельцину. Скажите, как для вас началась эта история и почему именно вам доверили сердце президента?
Акчурин: Это мне неизвестно до сих пор. Но думаю, что существует медицинская служба при президенте, которая проводила статистический анализ. Я думаю, что она знает всех ведущих хирургов страны. Вот и выбрали меня. Вот и все.
Это, наверное, по количеству успешных операций вас выбрали?
Акчурин: Думаю, что по результатам. У нас были лучшие результаты на то время. Да и сейчас одни из лучших в стране.
Как вы узнали, что будете делать операцию первому лицу? Как вам сообщили про это?
Акчурин: Я был дома с семьей. Это был какой-то обычный бытовой день. Утром я находился дома, видимо это нерабочий день был. Я с удивлением увидел, что Борис Николаевич по телевизору, как принято говорить по «ящику», объявляет, что он будет оперироваться в России и в кардиоцентре. Это, конечно, меня сильно удивило, потому что это все было сделано в типичном характере Бориса Николаевича – внезапно и вдруг.
А что вы тогда подумали, когда об этом узнали?
Акчурин: Ничего. Я напрягся внутренне как-то. Может быть, мобилизовался. Потому что несколько консилиумов, которые были проведены до этого объявления Бориса Николаевича о своей операции, отвергали возможность самой операции. Практически возможность самой операции. Говорили о том, что он ее не переживет. У него плохие показатели сердечной функции и это может закончиться трагически.
У него это был уже пятый инфаркт.
Акчурин: Вы знаете, когда после двух – уже трудно считать, сколько их. Я думаю, что это, скорее, не инфаркт, а ошибка кардиологов. Это была тяжелая ишемическая болезнь сердца с поражением многих артерий, которые периодически симулируют картину инфаркта. В общем-то, от этого больному легче не становится. Есть у тебя инфаркт или нет – у тебя поражены все сосуды и это проблема.
Как вам удалось убедить академиков, что эта операция необходима и что она закончится успешно?
Акчурин: Я не убеждал. Я участвовал в консилиуме, где присутствовало четыре академика, из них два ведущих хирурга страны. Я высказал одну мысль, что сразу отвергать пациента нельзя. У него других шансов нет. Нужно его подготовить. И если его подготовить, то можно пересмотреть этот вопрос. Вот это единственное, что я сказал на консилиуме.
Подготовить в каком плане? Препаратами или морально?
Акчурин: Вы знаете, есть такое слово общепринятое и знают его все люди нашей страны, по крайней мере, у нас образованная страна. Это слово – «реабилитация». Но реабилитация реабилитации рознь. Мы перед операцией фактически реабилитируем тяжелобольного. Мы поднимаем все его возможности перенести эту операцию и сделать это с минимальными осложнениями.
А как шла подготовка к операции со стороны именно Бориса Николаевича? Он шутил или делился личными переживаниями?
Акчурин: На удивление Борис Николаевич, понимая тяжесть своего состояния, серьезно это воспринял, и с его стороны я возражений не слышал против подготовки. Это было очень важно, потому что он мог бы очень круто развернуть этот вопрос и уйти. Как это было не раз.
То есть он понимал, что операция неизбежна.
Акчурин: Он понимал, что это нужно.
Как он вел себя во время этой подготовки? Было видно, что он опасается за свою жизнь?
Акчурин: Нет. Надо сказать, что он был мужественным человеком. И все встречи и обсуждения состояния его здоровья переживал нормально – как настоящий мужчина.
Вам самому не страшно было делать эту операцию? Ведь одно неверное движение руки, и ход истории мог бы пойти совершенно иначе.
Акчурин: Я об этом не думал. Ты никогда не возьмешься за операцию, если ты думаешь о том, что у пациента все шансы погибнуть. Только когда он без сознания и когда он истекает кровью – вот тут ты должен что-то делать, когда он переломан. А плановая операция не может сопровождаться такими стрессами. Ты должен быть уверен, что сделаешь все правильно.
А много времени прошло от поступления пациента до самой операции?
Акчурин: Два месяца.
И он все это время находился вот здесь?
Акчурин: Нет, что вы. Борис Николаевич был в свободном режиме. Просто усиленный врачебный контроль. Следили за приемом лекарств, было распределение по часам. Так как организму нужны были препараты, которые снижают давление, стимулируют ростковую зону крови, так как у него было относительное малокровие. В общем, всякая мелочь, которая собирала его и готовила к операции.
Когда вы увидели его сердце, каким оно было?
Акчурин: Нормальное большое сердце. Он же был высокого роста, могущественный, сильный человек. Большое сердце, немножечко больше, чем обычно, но для кардиолога это «ах, какое большое сердце». Мы встречаемся с такими сердцами.
Было видно, как большой стресс сказался на состоянии сердца?
Акчурин: Когда вы считаете какую-то математическую формулу, вы не думаете о входящих обстоятельствах. То же самое здесь. Вы думаете об операции, у вас текут минуты через пальцы. Ваша задача – сделать операцию быстро и качественно. Ничто другое не влияет. Даже не видел тех людей, которые пришли в операционную и стояли сзади. То есть ты выключаешь некоторые тумблеры у себя внутри. Ты сосредотачиваешься только вот на этой точке, на точке операции.
Большая делегация в операционной была? Охрана, наверное?
Акчурин: Нет, охраны никакой не было. Был глава медицинского управления при президенте, академик Миронов и моя команда. В операционной было человек 12.
Когда Борис Николаевич отошел от наркоза, что он сказал первым делом?
Акчурин: Он попросил начальника охраны и сказал: «Давай». Я думаю, что это было условным знаком. Через 30 минут приехал Виктор Степанович [Черномырдин] и сложил с себя полномочия временно исполняющего [обязанности президента России]. Борис Николаевич был абсолютно трезв, все нормально. Вот вышел из наркоза и сразу таким твердым голосом своему начальнику охраны, доверенному человеку, сказал: «Давай».
Каким он пациентом был? С врачами шутил или держался на дистанции?
Акчурин: Абсолютно исполнительный. Абсолютно приветливый. В первый же день разрешил сфотографироваться вокруг него, потому что все понимали, что мы перешагнули через какой-то серьезный барьер для нашего коллектива. У нас есть фотография коллективная вокруг Бориса Николаевича.
Среди пациентов есть традиция – после операции благодарить врачей. А Борис Николаевич как отблагодарил?
Акчурин: Очень сильно отблагодарил. По его поручению Павел Павлович Бородин, его управделами, спросил, какие трудности. Я тогда изложил, что в моем отделе семь человек нуждаются в жилье. Это были медсестры, это были анестезистки, это были врачи-анестезиологи и даже один хирург. Так что мы получили очень высокую благодарность, я считаю.
Ренат Сулейманович, после операции Борису Николаевичу как изменилась ситуация в кардиологии? Что раньше нужно было пройти простому человеку раньше, чтобы ему сделали такую операцию? И как сейчас эти дела обстоят?
Акчурин: Надо сказать, что здравоохранение за этот период сделало несколько больших шагов. После операции Борису Николаевичу поняли, что это довольно серьезная операция. Поняли, что она весьма успешная. Иногда, даже более успешная, чем аппендэктомия. Хотя и то, и другое обязательно надо делать больному. Результаты коронарного шунтирования и выживаемость больных оказались даже лучше, чем при лечении аппендицита. Государство, уяснив в лице Минздрава, что это дорогостоящая операция, придумало государственный заказ, так называемые квоты. Каждому учреждению выделяется определенное количество государственных средств, которое оно способно «переварить», чтобы обеспечить проведение от 200 до 1000 таких операций. Это сильно подвинуло вперед развитие сердечно-сосудистой хирургии.
Первый хирург первого президента
Ренат Акчурин: «Услышав Ельцина, я чуть не упал со стула»
5 ноября 1996 года весь мир молнией облетела новость — кардиохирург Ренат Акчурин сделал операцию на сердце президенту Борису Ельцину.
Спустя какое-то время мы с фотожурналистом Александром Астафьевым приехали в кардиоцентр к Ренату Акчурину на интервью. Признаюсь, ехали с некоторой опаской. Незадолго до операции в «МК» опубликовали карикатуру Алексея Меринова с весьма ироничным текстом (этот рисунок вы сейчас видите на газетной странице).
Каково же было наше удивление, когда в кабинете Рената Сулеймановича на стене мы увидели увеличенную картинку Меринова в застекленной рамке. Акчурин был от нее в восторге.
С тех пор прошло почти 20 лет. Сейчас мы беседуем накануне его 70-летия, и хочется вспомнить многое.
Фото: Алексей Меринов
«Мой дедушка был муллой»
— Ренат Сулейманович, вы выросли в Узбекистане. Как татарскую семью занесло в Узбекистан?
— Родители вообще-то были из Пензы. Мама приезжала к бабушке на лето. Папа жил в соседней деревне, высмотрел маму, познакомились, и он ее фактически из семьи украл. Сговорил к женитьбе и украл. Они уехали совсем молодыми ребятами: ему было 20, ей — 18.
— Без родительского благословения?
— С проклятиями в адрес папы — мой дедушка по маминой линии был муллой.
Спустя какое-то время к деду там, в Пензе, приходят правоверные и говорят: «Каюм Хазрат, завтра вас будут раскулачивать, надо уходить ночью. Вот вам две подводы от жителей благодарных, садитесь и уезжайте». Дед погрузил четырех дочек (мама была пятой), четырех сыновей приемных (детей из семей, где родители умирают, мулла обязан принимать к себе, они жили с ним как его дети) и бежал. А куда бежать? Он бежал в Ташкент, и помощь ему первую в благоустройстве оказал отец.
Когда я родился, я не знал, что дед — мулла. Дед ходил за семечками на базар, приносил огромный чувал. Он был здоровый, черный, как сейчас помню, борода курчавая. Приносил этот чувал с семечками, просеивал, чистил, потом жарил в гигантском котле. Ночью дежурил сторожем в булочной в Ташкенте, там же и продавал семечки, сидя у двери до поздней ночи. Вот такая бесславная жизнь была у дедушки. Но он сумел дать высшее образование всем четырем дочерям, которые остались у него. Потом у него родился в Ташкенте сын, который стал одним из крупнейших селенологов (специалистов по Луне).
— А вера как-то культивировалась в семье? Или вопрос религии был вне дома?
— Это опасно было?
— Для деда было бы опасно, если бы им кто-то заинтересовался. Ни разу в гостях у деда с бабкой я не слышал, чтобы говорили о религии.
— Ваш старший брат Расим Сулейманович достиг в своей профессии гигантских высот — он же генерал-полковник.
— Он командовал зенитно-ракетными войсками СССР.
— Вы хотели быть военным, глядя на брата?
— А почему все-таки медицина?
— Помните, наверное, великолепный журнал «Юность». Я читал там выступления Амосова, Парина о том, что такое кибернетика в медицине. Еще друг по классу решил поступать в мединститут, и мы вместе пошли подавать документы в Андижане. Там преподавали порядка двадцати профессоров, причем все они были сосланы из ведущих вузов по «делу врачей». Когда их реабилитировали, они создали Андижанский государственный медицинский институт имени Калинина.
— Как же вы в Москву попали?
— На втором курсе подумал: если еще четыре года буду здесь учиться, то за это время потеряю год учебы: мы ведь по три месяца были на хлопке. Каждый сентябрь уезжали на хлопок, и иногда нас там держали до декабря.
— Но три месяца студенческого общения — это романтика: костры, гитары, девушки.
— Представьте себе: вам ставят норму — собрать сто килограммов хлопка в день. И вы, как раб, должны эти сто килограммов собрать. Ни одной свободной минуты не было. Если норму не выполняли, вызывали к декану, где объясняли, что мы никчемные лентяи и будем такими же врачами.
— Значит, после команды «отбой» было уже не до гитары.
— Когда я пришел в мединститут, я был в студенческом оркестре — играл на фоно, поскольку параллельно с обычной школой окончил музыкальную. Конечно, это заслуга родителей.
— А вы, наверное, отбивались всеми силами?
— Сейчас музицируете?
— Редко. Надо много выпить.
— Сколько?
— Много ведь не мало. Никогда не знаешь этой дозы.
— Если в меру — это полезно или нет? Что скажет академик Акчурин?
— Если небольшие дозы. Но что такое умеренная доза? Считается, эквивалент 25 граммов чистого спирта. Может быть, стакан вина или 50 граммов водки.
— А разбавленный спирт? Все-таки вы медик.
— Ну, разбавленный пил, конечно. Когда была борьба с алкоголем и виноградной лозой, которую затеяли Горбачев с Лигачевым, мы делали «клюковку» на спирте. Все праздники отмечали с этой «клюковкой». Купить-то ничего нельзя было.
— Вы когда Лигачеву операцию на сердце делали, поблагодарили его за «клюковку»?
— Это было бы смешно. Конечно, нет.
— Помимо музыки вы же и спортом занимались?
— Начиная с 4–5-го класса ходил на фехтование. Даже первые места в области занимал. Потом меня заманили в легкую атлетику, занимался толканием ядра, метанием диска, молота, копья. Тренером был Владимир Сковинский, который работал с трехкратной олимпийской чемпионкой Тамарой Пресс. Его из Питера сослали за пристрастие к выпивке, а педагог он был прекрасный.
— Ренат Сулейманович, вы оперируете и по шесть, и по семь часов. То, что заложено было в детстве, наверное, и позволяет вам сегодня оставаться в форме?
— Спорт и выносливость — для врача очень важные вещи. У меня был случай, когда я оперировал почти сутки!
— Невероятно.
— Это был солдатик Абдулла Ишалиев, который непонятно как заснул на путях и лежал так, что у него две кисти оказались на рельсах. И грузовой вагон, который они разгружали, переехал ему обе кисти. Его привезли к нам, в 51-ю московскую больницу. И я ровно 22 часа пришивал ему обе кисти!
Перед операцией. Фото: Наталия Губернаторова
— И вы все это время на ногах были?
— Нет, сидел. Больной лежит на столе операционном, идет наркоз. Ты сидишь и шьешь.
— До этого вы не делали таких чудес?
— Как раз этим и занимался — реплантацией пальцев и кистей. Докторская у меня была по теме «Пересадка пальцев стопы на беспалую кисть».
— Что стало с тем солдатом?
— Он выписался. Приехал к нам через 4–5 месяцев с хорошей функцией обеих рук.
— Что, даже мог водить машину?
— Думаю, да. Он был учетчиком на хлопке, умел считать на счетах обеими руками, без инвалидности. Тогда министр обороны Язов подарил нам огромный цветной телевизор «Рубин», наверное, первый в нашей жизни. Привезли в отделение, и мы его поставили для больных.
«Голова может остаться живой, но управлять телом она не будет»
— Кстати, как по-вашему, что это за история с итальянским хирургом, который хотел пришить голову?
— Он, по-моему, по-прежнему еще хочет, и, к сожалению, есть пациент, который на это согласен. Чистой воды авантюра. Никому из нейрохирургов гораздо более высокого класса не удалось доказать, что они способны восстановить нервные окончания, исходящие из головного мозга, и установить двигательную активность тела.
— Он у него на столе умрет?
— Голова может оставаться живой, но управлять телом она не будет никогда.
— Голова будет отдельно жить?
— Она может жить, конечно, какое-то время. Но пациент погибнет однозначно.
— Медицина может прийти к подобным, но успешным операциям?
— Думаю, к этому придет биология. То, чем сейчас занимаются биологи — клонированием, то есть выращиванием органов из клетки индивидуума, — наиболее вероятный способ, в котором, надеюсь, человечество преуспеет. Овцу ведь вырастили, теперь осталось вырастить органы, целый организм.
— Новую голову?
— Скорее, новое тело к голове. Из клеток самого пациента.
— Когда это может произойти?
— Кто бы знал. Лет через 25–30, думаю, какие-то прорывы будут.
— И что — бессмертие?
— Нет. Все равно останется какая-то более дряхлая часть организма.
«Ночью, Акчурин, тебя будут соблазнять и обязательно шпионку подложат»
— А как вы перешли от трансплантации к сердцу?
— Первая супруга Евгения Ивановича Чазова была главным анестезиологом-реаниматологом страны. Высмотрела меня как-то и сказала Чазову: «Вот хороший парень, умеет все пришивать, твои коронарные сосуды в сравнении с тем, что он делает, — пустяк».
— Но надо было осваивать еще и кардиологию.
— Евгений Иванович меня трижды приглашал на собеседование, он был руководителем «кремлевки», — сулил стажировку в Америке: «Вернетесь готовым кардиохирургом». В конце концов на третий раз я сказал: «Ну, давайте, где там ваши американцы?»
— А язык?
— Язык я знал. Участвовал еще в школе во всяких олимпиадах по английскому языку. Мне интересно было слушать «Голос Америки», Би-би-си. И в 85-м я полетел на три месяца в США к Майклу Дебейки, который был с Евгением Ивановичем дружен.
— Сколько получали в день командировочных?
— По тем временам неплохие деньги.
— В Госкомитете по науке и технике сказали: «Все, что останется, привезешь домой и сдашь». Я ответил: «Yes». Инструктировали строго — первая капстрана.
— И сразу Америка — рот открылся?
— Глаза были вытаращены точно. Меня встретил черный человек в белом костюме, в белых перчатках, с надписью на табличке: «Профессор Ренат Акчурин». И проводил меня к длинному лимузину, на которых сейчас ездят свадьбы.
— До этого вы их только в кино видели.
— Только в кино. Он попытался отобрать у меня багаж, а я подумал: как же я отдам чемодан? Значит, я буду эксплуатировать пролетарский труд простого шофера. И попер чемодан сам. Тогда это выглядело очень комично. Доехали до отеля «Шератон». Меня поселили в огромных апартаментах, вторая дверь вела в соседний номер.
С женой Наташей и сыном Максимом. Фото: Из личного архива
Но я даже этого не знал, подумал: все, ночью, Акчурин, тебя буду соблазнять и обязательно какую-нибудь шпионку подложат. Стал проверять, нет ли каких-нибудь «жучков». Представляете, встав на карачки, осматривал весь номер — конечно, ничего не нашел. И на следующее утро поехал к Дебейки.
— Он действительно был звездой кардиохирургии в Штатах?
— Его знала вся Америка. Он был еще и главным военным хирургом США. Его надпись была на всех сигаретных пачках: «Предупреждение главного хирурга Дебейки: «Курение может вас убить».
— Он уже в возрасте был?
— По его меркам достаточно молодой — 75 лет. Мы выпили кофе, доброжелательно поговорили. И он начал брать меня с собой в операционную. Причем всем сказал: «У меня в гостях русский профессор, вы его, пожалуйста, не обижайте».
— И как к вам относились?
— Ну, ерничали иногда. Однажды хирург Стэнли Кроуфорд, когда с пациентом была тяжелая ситуация, в ярости произнес: «А ну пошли все вон отсюда. Все чужие». Все поворачиваются, уходят. Много японцев, израильтян, французов. И вдруг он в спину кричит: «Русский, останься. А то ваши меня в Сибирь куда-нибудь в задницу зашлют. Иди и смотри». Я остаюсь в операционной один из иностранцев, смотрю, чем закончится эта битва за больного. Они, конечно, как тигры сражались за больных, и этому я у них научился.
«Черномырдин велел меня обогнать, и мне перекрыли дорогу»
— Когда вас выбрали оперировать Ельцина, это было безоговорочное признание, что вы номер один?
— Задолго до Ельцина вы оперировали Черномырдина.
— Он был главой концерна «Газпром». И у него во время плавания в бассейне возникла жестокая стенокардия. Еле вытащили.
— Мог утонуть?
— В системе 4-го Главного управления в бассейне всегда присутствовали сестра и инструктор. И когда у него возникла стенокардия, грамотный кардиолог Дмитрий Нечаев сделал коронарографию и решил показать мне снимки. Я сказал, что его надо оперировать.
— А у Виктора Степановича не было мысли поехать оперироваться в Америку или Германию?
— Он мог поехать куда угодно. Но мы поговорили и как-то прониклись друг к другу. Сделали ему три шунта, и все 22 года они были в рабочем состоянии.
— Черномырдин прожил достаточно насыщенную жизнь.
— Стрессовую, я бы сказал. И после операции ничего не случалось — ни стенокардии, ни инфарктов.
— Мне Иосиф Давыдович Кобзон рассказывал, что однажды увидел его в нашем посольстве на Украине с бокалом красного вина в руках, спросил: «Виктор Степанович, вы же по водочке. » Черномырдин ответил: «Иосиф, врачи говорят, что красное вино очень полезно для здоровья. А здоровье нам нужно, чтобы пить водку».
— Вы к его помощи часто прибегали?
— Изредка, когда что-то нужно было для кардиоцентра. Сначала меня Чазов вызывал, настраивал, потом засылал к Виктору Степановичу — помочь кардиоцентру с каким-то оснащением, строительством завода по производству лекарств, растворяющих тромбы. Но и с личным вопросом он мне помог через месяц после операции Ельцина.
Я с ним увиделся при забавных обстоятельствах: проезжал мимо «Газпрома», а Черномырдин выезжал и увидел меня за рулем: велел обогнать — мне перекрыли дорогу.
— Испугались?
— Удивился. Встали поперек дороги большой «Мерседес» и джип сзади. Думаю, прямо как в боевиках. Выходит Виктор Степанович, спрашивает: «Ты чего в наших краях?» Я говорю: «Тут Пал Палыч Бородин предлагает квартиру. »
В то время нас в трехкомнатной квартире жило девять человек. И Пал Палыч получил разрешение Бориса Николаевича поселить меня в дом «Газпрома» на улице Островитянова, такой, кстати, прозрачный, в звуковом смысле, дом. Кто-то чихнет в одном месте, слышно в другом. Но тем не менее. И Виктор Степанович спросил: «Какую квартиру тебе дает Паша?» — «Я не знаю». — «Ну ладно, я позвоню, узнаю». И уехал.
Вечером он мне звонит и говорит: «Паша тебе дает трехкомнатную квартиру. А я выгоняю одного негодяя, который у нас в совете директоров не справился. Его четырехкомнатную тебе отдаем, а ты у Паши не бери ничего». Вот такая была забота. Я получил эту квартиру и был счастлив.
«Ты даже не представляешь, что бы с тобой было, если бы ты ошибся тогда у операционного стола»
— С чего началась история с Ельциным?
— Мне позвонил его лечащий врач и сказал, что привезет документы — он у нас из профессиональных соображений работал в реанимации, дежурил по ночам, чтоб научиться выхаживать сердечных больных. Мы не знали зачем. Для нас он был просто Владик.
— И не предполагали, чей он лечащий врач?
— Даже не представляли себе. Только потом выяснилось, что Владик — главный врач в его команде. Вот он показал документы и спросил: что бы ты сделал? Я ответил: готовил бы к операции.
— Но вы поняли, что речь идет о Ельцине?
Но когда Борис Николаевич в первых числах сентября заявил по телевидению, что будет оперироваться в кардиоцентре, то мою фамилию не назвал. Он просто сказал: я буду оперироваться в кардиоцентре. Я сидел дома, пил чай и чуть не упал со стула. Стало понятно, что он сделал выбор, хотя до этого времени мы не виделись.
— Что вы сказали жене Наташе?
— Наташа сидела со мной за столом. Она на меня посмотрела, я говорю: «Первый раз слышу, посмотрим».
— Решила, что вы шифруетесь даже от нее?
— Я никогда не говорю про таких больных. Это не нужно. Буквально на следующей неделе состоялся консилиум. Борис Николаевич приехал в ЦКБ, где мы все собрались.
Профессор Акчурин и его команда рядом с Борисом Ельциным через три дня после операции. Фото: 1tv.ru
— Мне рассказывали: когда Брежнев начал лысеть, то Чазов собрал консилиум — семь академиков, которые имели какое-то отношение к вопросам облысения. И когда Евгений Иванович зашел с Леонидом Ильичом на консилиум, Брежнев увидел, что из семи пять были лысые. Брежнев спросил: «Евгений Иванович, чем же они могут мне помочь?» — повернулся и вышел. Здесь было что-то в этом роде?
— Борис Николаевич, к его чести, уважительно относился к врачам, благожелательно со всеми разговаривал. Тогда я присматривался к нему, а он, наверное, ко мне. Мы особенно и не разговаривали.
Через какое-то время возникает вопрос: как можно оперировать первого Президента России без участия международных светил? Ну, я и высказал свое пожелание: поскольку фракция сердца низкая, надо иметь хотя бы вспомогательный левый желудочек, и предложил пригласить Майкла Дебейки с его помощником Джорджем Нуном и специалистом по патологии кровообращения Дэвидом Яуном.
Это три человека, которые понимали, что такое искусственный насос сердца. Ельцин, узнав об этом, сказал, что нужно и от его друга, канцлера Германии Коля, тоже кого-то позвать, — пригласили двух хирургов из Ганноверской клиники. Один из них, кстати, воевал против нас в Великую Отечественную.
Я позвонил Дебейки: «Нужен левый желудочек. Можете помочь быстро его приобрести?» Майкл ответил моментально: «Я его вам подарю».
Мы с профессором Михаилом Лепилиным и управделами президента Павлом Бородиным сразу полетели в Хьюстон. Поговорили с Дебейки, рассказали о больном. Он говорит: «Завтра утром покажу вам эту машину, мы ее заказали, новенькую».
Наутро приходим — смешная история. Заходит секретарь и говорит: «К вам приехал доктор Батиста из Бразилии». Ну, Дебейки машет: давай, зови его. Этот Батиста придумал операцию, в которой он вырезал часть желудочка, сшивал, делал его маленьким, и якобы больному от этого становилось лучше. Я еще тогда высказывал сомнение в эффективности таких операций. И предположил, что смертность от них должна быть достаточно высокой, что потом и подтвердилось — до 30%. Экспериментировал на людях.
И вот заходит этот Батиста — красавец, волосы смоль, мачо такой, ну, как Брэд Питт, и говорит: «Майкл, я заехал лекцию почитать. Потом буду занят целый месяц. Мне позвонил Ельцин и попросил, чтобы я его оперировал. Так что, наверное, полечу в Москву».
Дебейки его послушал, поулыбался и говорит: «Кстати, познакомься, это помощник Ельцина Павел Бородин, а это профессора Акчурин и Лепилин, они будут оперировать русского президента». Тот побелел, встал и ушел, не простившись. И Дебейки философски сказал: «Вот бывают же такие люди».
— Но Борис Николаевич не был дисциплинированным пациентом, правильно я понимаю?
— Когда встал вопрос о том, что через неделю-две будет операция, он был крайне дисциплинированным пациентом. Был просто душка.
— Он же сбежал на охоту?
— Ну, это было после коронарографии. Я с ним остался на ночь на всякий случай, потому что прокол на бедре, мало ли что. Переночевал на диванчике у дежурных врачей, утром слышу какой-то шум. Зовут, говорят: там назревает буча: Борис Николаевич собрался лететь на охоту. Повязку сняли, посмотрели — ничего не кровит, все хорошо.
Я говорю: «Ну и пусть едет…» — «Да вы что, Наина Иосифовна требует, чтобы он никуда не летел». Был большой конфликт, в котором победил Борис Николаевич — сел в вертолет и улетел охотиться. Подстрелил двух или трех уток и был счастлив.
— Рассказывали, что он адъютанта послал за Конституцией и вслух прочитал статью, что каждый гражданин Российской Федерации имеет право на отдых и на труд.
— Мы его не пускали в очередной раз, уже после операции, куда-то на охоту. Он спросил: «У вас есть ко мне вопросы?» Все врачи, каждый по своей области, сказали: «Нет, все хорошо». — «Тогда я как гражданин России имею право на отдых», — сказал Ельцин. Повернулся и улетел на охоту в Завидово зимой, где и простыл.
— Простыл. Историческая фраза: «Он еще простудится на наших похоронах».
— Я Пал Палычу Бородину тогда говорю: «Он, видимо, где-то в бане попарился и простыл». А Бородин мне в ответ: «Не бойся, Борис Николаевич еще на наших похоронах побывает».
— Как у вас с Ельциным складывались отношения, когда его выписали?
— Пару раз президент встречался со мной в кардиоцентре. Мне звонили и говорили: «Борис Николаевич едет к вам». Это организовывал его главный кардиолог.
Я думаю, ну едет, спущусь, поздороваюсь. Идет Борис Николаевич: «Ой, как хорошо, что я вас увидел. Жалко, вы не приходите». Но это же протокол. Надо — приду. Я пытаюсь выкрутиться из этой ситуации, говорю: «Борис Николаевич, да я вам уже не нужен, я хирург, я свое дело сделал». Он так, не понимая, и уходил.
— А накануне операции как вы с ним общались?
— Договорились, что вечером встретимся, чтобы оценить завтрашний день. У меня было время, я поехал к себе в Крылатское.
— Вас охраняли? Вы же, наверное, были главный человек в России?
— Я был совершенно свободен, как птица. Сел в машину, приехал в парикмахерскую. Я люблю коротко стричься. Вернулся в кардиоцентр. Консилиум уже в сборе, я прихожу последний. Все видят, что я почти лысый. Ельцин оторопел: «Ой, чего это вы?» — «Готовлюсь, Борис Николаевич. » Все заржали, потому что так в тюрьму готовятся, когда лысая башка. Он тоже заулыбался и говорит: «Ну, все будет нормально, не волнуйтесь».
— Вы мне говорили, что, когда перед операцией зашли в палату, Ельцин спросил: «Вы уже с ножом?»
— Нет, он «с ножом» не говорил, «со скальпелем», может быть. Но я уже не помню.
Знаете, через много лет один из его приближенных в хорошем подпитии сказал мне: «Ты даже себе не представляешь, что бы с тобой было, если бы ты ошибся тогда у операционного стола». Вот так.
Если бы скальпель в руках кардиохирурга Акчурина тогда дрогнул, что было бы не только с президентом и с ним самим — со страной? Кто бы пришел к власти? И что важнее — у кого бы эта власть оказалась сегодня?
Но история, простите за банальность, не терпит сослагательных наклонений.
И ответы на эти вопросы мы уже никогда не узнаем.