три дня на даче с сестрами рассказ продолжение
Три дня на даче с сестрами рассказ продолжение
7. Испытание
Пересдача несданного экзамена допускается до 3‑х раз
Бабы Кати не было. На столе лежала записка, что она пошла в деревню и будет только вечером, дальше следовали указания, что есть на обед. Неторопливо пообедав (причём Таня оказалась весьма хозяйственной), Денис и Таня разошлись по комнатам, Денис вынул из чемодана особо ценную книжку с описанием морских узлов, кусок верёвки, и, забравшись на чердак, расположился на кровати. Было темновато, пришлось включить свет (хорошо, что он вчера починил всё!). Узлы, однако, ему не давались. Перед глазами у него крутилась обнажённая фигурка Тани, гладкая грудь Иры, торчащая из–под задранного платья пишка Лены, в ладонях жило ощущение вчерашней и сегодняшней удач. Решившись, он выпростал из штанов Бена, и, уставившись в дощатый потолок, занялся Этим.
Вдруг послышался скрип лестницы. Идёт, что ли, кто–то? Вот блин! Он испуганно спрятал Бена в штанах и схватил книгу. В двери показался силуэт Тани в дождевике.
— Привет, — сказала она. Денис примирился с помехой. За ней показался ещё один силуэт, Ира! Ну, это ещё ничего. В пиратов здесь не поиграешь, но смотреть и вспоминать… По лестнице поднимался ещё кто–то. Денис замер, кто бы это? Кто–то ещё? В проёме вырисовалась тонкая фигурка под полиэтиленовым плащом. Лена! Неужели помирились? Денис стал соображать, как можно было бы поиграть в разбойников здесь, на чердаке…
— А тут неплохо, — сказала Ира. Лена молчала. Они вошли, сняли плащи и резиновые сапоги, отряхнулись, Ира обошла чердак, осматривая, присела на диван, попрыгала. Денис вежливо встал. Он обратил внимание, что в носочках девчонки выглядели… как бы это… более девчачьими, что ли.
— Ну что ж, — торжественно произнесла Ирка, усаживаясь. — Объявляю собрание разбойников открытым.
Хм, — подумал Денис, — Что это ещё за собрание? А впрочем, сейчас посмотрим.
— Судом разбойников, — продолжала Ирка, — за нарушение разбойничьей клятвы (Это что, действительно у них такое было? Или просто так?) разбойница Лена приговаривается к испытанию. Если она не пройдёт этого испытания, то она приговаривается к изгнанию из разбойников навечно, с надаванием по шее.
Это что, интересно, за испытание? Судя по блестящим глазам Тани и Ирки, сейчас он всё–таки на Лену поглазеет… или полапает… а лучше и то и другое. Лена была уже в другом платье, голубом, которое делало её ещё более маминой дочкой. Настолько, что Денис побоялся бы подойти к ней в толпе полапать, ну разве такое невинное существо может позволить, чтобы с ней делали ТАКОЕ? Впрочем, она пока и не позволяла. Интересно, а вообще, если бы Денис поймал её, далась бы она? Или тоже убежала бы? Лена смотрела в сторону своим обычным безучастным взором, скромница этакая. Ей не хватало только большого банта на хвостике.
— Знает ли подсудимая, из чего состоит испытание? — так же торжественно спросила Ира. Лена кивнула. Денис хотел было спросить, в чём же оно состоит, но сдержался, не желая портить церемонию. — Подсудимая должна ответить, да или нет.
— Согласна ли подсудимая на испытание?
Ирка с Таней взяли Лену за локти, и подвели к Денису, сидящему на табуретке.
— Примерный обыск! — провозгласила Ира. А–ха–ха! Это классно! Это здорово! Сейчас эта гладенькая пишка будет у него в руках! Денис обеими руками медленно подтянул Лену за узкую талию поближе к себе. Лена внимательно смотрела ему в лицо. Сердце у него заколотилось. Также медленно Денис завёл одну руку ей за спину, другую спереди, и прижал сквозь ткань платья — одной рукой маленькую оттопыренную попку, а другой — мягкую аккуратную пишку, она была по округлости похожа на сестру, но была потвёрже в лобке, и как–то компактней, что ли… Лена не шелохнулась, но отвела глаза. Денис отметил, что она НЕ покраснела. Надо же, а на вид такая недотрога… Денис погладил её обеими руками, спереди и сзади, медленно, не торопясь, чувствуя, как под нажимом её тело слегка покачивается. Провёл по бёдрам. Узким, но талия ещё уже, но у Дениса бёдра ещё уже, но до чего же девчачье чувство в ладонях!
Денис отпустил её, медленным же движением задрал ей платье до подбородка. Беленькие тоненькие трусики. Стройные ножки. Такие же фигуристые, как у Ирки, только менее выражено. Изящные, короче. Денис, одной рукой продолжая придерживать платье, другую положил спереди на трусы Лене. Она не шевелилась. Тогда он отпустил платье, и просунув под подол обе руки, потянул трусики вниз. Тело Лены покачнулось несколько раз, пока Денис стягивал их вниз, и когда стянул до колен, они упали сами. Ирка отпустила руку сестры и приказала:
Рассказ 12 Сестра разрешает мне ходить голышом и снова Тенистый пляж Часть 2
Рассказ 12 Сестра разрешает мне ходить голышом и снова Тенистый пляж Часть 2
А на следующий день я попал в переделку со своим дружком. На косогоре, за пустырём, с автобазы сбросили старые скаты. Наверное понадеялись, что селяне из-за речки заберут по домам для хознужд. Но мы подсобили работникам сельского хозяйства. Поднимали тяжёлые скаты и толкали по склону к реке. Скаты весело прыгали по кочкам и некоторые даже перелетали на другую сторону не широкой реки. Но, на нас накричали какие-то мужики и мы бросились наутёк.
Дома я почувствовал боль в районе яичек. Сестре ничего не говорил, ждал мамы. Вскоре мама пришла и конечно же отругала меня, что сестре не сообщил, она бы позвонила ей и мама может, что ни будь подсказала. Потом занялась медосмотром. Интересно, что сестричка не ушла, а наоборот подсела ближе на стул и начала с интересом наблюдать. Мама стянула шорты и трусы и заставила меня лечь на спину. Потом начала надавливать пальцем вокруг дружка и на яички. Болело оказывается в промежности и верх ноги с внутренней стороны.
– Вроде бы обошлось. Боялась, что грыжа. По-моему, растяжение – говорила мама, одновременно ощупывая яйки.
– Яички в порядке. Боль от растяжения. Это излечимо, а вот голова не лечится. Ну, что тебя везде тянет, где не нужно – начала мама читать мне мораль.
Но тут меня поразила сестра. Она как-то уверенно, так сказала ей:
– Мама. Ну ведь мальчик же. И не может в девочку превратиться, как бы нам этого не хотелось.
Я с удивлением и благодарностью посмотрел на неё и мама тоже, но как-то непонимающе, развела руками и спокойно сказала:
– На тебе массаж, от растяжений и будешь яйки контролировать. Сейчас по горячему может и ничего не видно, а дальше. Короче утром посмотрим, может на приём придётся идти. А пока смотри – и мама начала показывать, где нужно прощупывать яички, чтобы определить отвердение, в случае обострения.
– А теперь в душ, а я пока примочку приготовлю – сказала мама, отправляясь на кухню.
Я покачал головой. А она, бросив яйки, начала гладить промежность до попки, нежно, пальчиками, касаясь дырочки. Потом другой рукой живот до прутика, задевая его. Надо сказать без вранья, я отреагировал весьма чутко. У меня даже в голове помутилось, до того было хорошо. Хотелось, чтобы это, не кончалось. А сестричка, положив руку уже прямо на прутик опять посмотрела на меня. Было видно, что ей тоже нравится такой массаж. Я как-то, интуитивно, кивнул и она начала медленно и аккуратно водить рукой взад вперёд, всё сильней и сильней сжимая ладонь. Я, конечно, пробовал как-то баловаться, но то, что делала сейчас сестра было бесподобно. По мере ускорения ладони она, обняв другой рукой попу, приближала меня всё ближе к себе. Так продолжалось каких-то пару минут. У меня начала кружиться голова. Сестра только сильней работала ладонью. Тут меня передёрнуло. Необычайно приятное, знакомое с моря, чувство возникло в кончике дружка. Он начал дёргаться и я, вместе с ним. Через это чудесное ощущение тупо чувствовалась боль в промежности. Но блаженство, усиливаемое каждым подёргиванием прутика, сводило боль на нет. Всё это время сестричка держала моего дружка, не выпуская из ладошки.
– Извини. Я не думала, что так получится. Думала немного поглажу, тебя жалея – она действительно разволновалась и судя по виду, даже испугалась.
– Хорошо, что упал у тебя. Мама бы увидела. Мне несдобровать – сказала сестричка.
– Я бы сказал, что сам это делал – произнёс я решительно и добавил:
– У меня, он и без твоих рук поднимается. Иногда.
Сестричка посмотрела на меня провинившимся взглядом, подошла поближе, и поцеловала в губы. Поцелуй получился простой, не такой как с Меседрой или мамой, но какой-то честный и откровенный. Она хотела отойти, но я не пустил её и потянув к себе поближе, тоже поцеловал, но крепче чем она. Груди сестрички щекотно касались моего тела.
– Я бы хотел, как тогда, на кухне. У тебя такие соски классные.
Сестра отстранилась, засмеялась и мы обнялись. Постояв так какое-то мгновение, она сказала:
– Мне тоже понравилось. Я автоматически грудь тогда подставила. Ты так смотрел на меня.
И бросив взгляд на дверь, продолжила:
– Давай только быстренько. А то мама увидит.
– Маме я тоже соски целовал. И на кухне, и на море – сказал я как-то буднично и принялся за грудь сестры.
Сказать, что сестричка удивилась, будет мало. Она выкатила глаза и даже рот приоткрыла. Эта новость, о маме, её ошарашила. А я ещё добавил:
– И тёте тоже. И дома. И на море, когда она, на солнце обгорела. А потом и на пляже, когда загорала.
Похоже сестричка потеряла дар речи.
– Ну ты даёшь …- только и сказала.
– А ещё – не унимался я – Мне, на море, в первый заезд, докторша говорила, чтобы при торчке, сам, рукам волю не давал, а говорил маме, а она знает, как и что делать. Значит, ты, сделала мне это, вместо мамы.
Сестра вновь, посмотрела на меня взглядом, который выражал, что-то среднее между удивлением и шоком. Она отстранилась от меня и спросила:
– И что? Мама тебе уже делала так?
Я отрицательно покачала головой:
– Я ей, ещё, не говорил об этом.
Сестричка улыбнулась и смешно скривила лицо, типа – знай наших:
– Всё, одеваюсь. Скоро мама звать будет. Что на меня нашло? Как я успела? – это, она за мой стоячок. А за грудь добавила поговоркой:
– Послушный телёнок двух мамок сосёт.
– Трёх – подсказал я – О тёте забыла.
Мне стало весело и смешно. Глядя на меня, заразилась и сестричка. А я подумал, что не вспомнил за Лору и её восхитительную грудь. И хорошо, а то упомянув об этом, можно было нарваться на разговор с сестрой. Неизвестно, как бы она на это отреагировала. А вдруг запретила бы голышом ходить.
Я осторожно перелез через край ванной, обул тапочки и приоткрыл дверь. В спину себе, услышал:
– Принеси мне трусы со спальни. Эти немного намочились.
Я вышел и прямиком, через зал, в спальню, к шифоньеру. Только открыл, как сзади подошла мама и положив мне на плечо руку спросила:
– Неужели одеться решил?
Я обернулся. Мама уже одела свою, любимую, ночнушку. Короткая и воздушная, она очень молодила маму.
– Вы там случайно, не вместе купались? – начала донимать мама, копаясь в шифоньере. Она тянулась к полкам и ночнушка задиралась, показывая попу и покрытый, уже отросшими, коротенькими волосами, треугольник. Мама не одела трусов. Но, меня, это, уже не волновало, как раньше. Я начал привыкать.
Потом мы пошли в ванную. Сестричка стояла совсем голая, ждала меня с трусами. Мама посмотрела на неё, на меня, но ничего не сказала и дала сестре бельё:
– Пойдёмте на диван – просто сказала.
Положив на диван клеёнку, а на неё простынь, мама велела мне лечь на спину и после того, как я это сделал, присела рядом, забыв одёрнуть ночнушку, которая немного задралась, показав короткие волоски на лобке. Но мама, поймав мой взгляд, нацеленный на низ её живота, не стала одёргивать ее, а начала процедуру осмотра. Потрогала яички, надавила пальцами в промежности и узнав, что сильной боли нет, начала ставить компресс.
Подошла сестричка. Она была в трусиках и лёгкой майке, на которой, отчётливо, выдувались сосочки. Мама увидев это, сказала:
– И ты скоро голой начнёшь по квартире ходить? Тогда и стиральной машины не надо.
Сестра покрылась лёгким румянцем, но ответила:
– Сама-то – и показала на приподнятый подол – Ночнушка, скоро, в лифчик превратиться, а внизу-то, не прикрыто.
Мама одёрнула подол и начала давать наставления дочке. Как ставить компресс, не забывать щупать яйки, на предмет утолщения, как последствие травмы. Сестричка внимательно слушала и повторяла, мамины, движения. А мне, мамина ночнушка, стала нравиться ещё больше. При малейших движениях она, снова, лезла вверх, да и в разрезе декольте стали мелькать красивые сосочки. Но, похоже, мама об этом не думала.
Об улице, на время, мне пришлось забыть.
Я так и проходил все моё лечение, голышом. Даже трусы не натягивал. Сестра смеялась, когда я примерял новые шорты и брюки, которые купила мама. Она привыкла ко мне голому и подшучивала на до мной, насчёт одежды. Сама же, голой, так и не ходила. Правда перестала носить платье, но всегда в трусиках и в майке или лифчике. Я же нашёл, что мне так даже нравится, с ней рядом, полуголой. Тем более, что сестра всегда приглашала меня потереть ей, голенькой, спинку и сделать массаж. При этом призывала меня не быть скованным, а быть по-смелее и с удовольствием подставляла мне грудь или ложила мою руку на свою писю. Тогда я гладил её и засовывал палец в дырочку попы.
Но приближалось время второй поездки на море. Оставалась пара недель.
Три дня на даче с сестрами рассказ продолжение
3. Разбойники
Епископ Герфорд держит путь
через Шервудский лес.
Отважный Робин говорит:
Баллады о Робин Гуде.
В некотором отдалении стояла Таня, рядом с ней стояли ещё две девчонки. Денис было удивился, откуда третья, но разобрался, что одной из них, в платьице, лет одиннадцать, ну двенадцать максимум, так что она была наверняка пристяжной. Вообще, если быть честным, Денису нравились такие девочки. У них были наивные нежные мордочки, Денис прозвал их про себя мамины дочки, у них были замечательно тоненькие фигурки, в которых почти всё (кроме грудей) было на месте, всегда круглые попки (куда что потом девается?), и не было презрительного отношения к парням. В метро (опять метро!) Денис всегда старался облапать таких девочек, так как шума они не поднимали, а либо молча старались отодвинуться, либо просто не замечали. Они были основным его нечастым урожаем (ну, часто ли встретишь в транспорте, пусть даже в автобусе, симпатичную девчонку одиннадцати–двенадцати лет, и чтобы была толпа, и чтобы она была рядом, и чтобы рядом не было его родителей, препятствовавших его перемещениям. И чтобы ей не сразу удалось вырваться из Денискиных рук. Бывало, впрочем…) Вторая девчонка была другого, чем Таня, типа. Ладная, крепкая фигурка, ростом чуть ниже, чем Денис, очень светлые волосы, за что Денис немедленно дал ей про себя прозвище Беленькая. Впрочем, не только поэтому. Раньше она, видимо, могла относиться к разряду маминых дочек, о чём свидетельствовали яркие голубые глазки, смотревшие на мир просто и весело. Яркие, будто накрашенные губы (может, правда накрашенные?), веснушки через тонкий нос. Немного, но есть. В целом она производила впечатление именно девчонки, несмотря на то, что и грудь у неё уже заострилась, и попа была существенно покрупнее, чем у Тани, и ноги покрепче. При этом правильность фигуры сохранялась, и она не выглядела ни тяжёлой, ни толстой. Может быть, за счёт достаточно длинных ног и достаточно тонкой талии. Фигуристый бабец, как сказал бы Дима. Жаль, шорты на ней были явно жёстче и длиннее, чем на Тане.
— Это Денис, — сказала Таня, — мой двоюродный брат. Это Ира, а это Лена, её сестра. Пошли? — И они пошли. Чтобы не молчать, Денис спросил:
— А речка тут у вас далеко?
По тому, как уверенно отвечала Ирка, Денис понял, что простота её внешности в значительной степени обманчива.
— Если прямо, то вон, — она махнула рукой, но там камыш и вообще… А там, где песок — это туда, — она снова махнула рукой, — но идти минут десять–пятнадцать.
— Головастики… — Ирка пожала плечами.
— А где вы в разбойников играете? — Вопрос произвёл поразительный и неожиданный эффект. Лена разинула рот, глядя на Дениса, Таня смутилась, а Ирка, остановясь, посмотрела на Дениса ошарашено, затем на Таню, как на дуру, и вдобавок ещё покрутила пальцем у виска. Таня бросила быстрый взгляд на Дениса, подхватила Ирку под руку и увела её вперёд, шепча что–то убедительное на ухо. Лена и Денис двинулись не торопясь за ними. Лена совершенно бездумно жевала травинку, а Денис рассматривал шагающие перед ним попки. Поизящнее — Танина, повыразительнее — Иркина. Денис мог бы сказать, что именно Иркин тип привлекал его взгляды и руки. Таня — не в счёт, она — аномалия. А так — берёшься, так чувствуешь, за что берёшься. Не в смысле жирно, а в смысле каждая часть тела имеет свой неповторимый профиль. У Дениса появилось ощущение, что Таня рассказывает про сегодняшний случай. На душе у него заскребли кошки. Конечно, они не договаривались о молчании, но, кажется, это и так было ясно. Конечно, Денис мог бы рассказать о том, как он подглядывал за Танькой, но если бы даже это и сравняло бы счёт (в чём он сомневался), то Ирке всё равно было интереснее слушать про обратное. Впрочем, всё равно придётся делать вид, будто ничего не произошло, а даже если и произошло, то, в конце концов, это она плясала голой, а не он. Всё равно обидно, чёрт возьми. Дуры они, эти девчонки. Ничего не соображают. Где им понимать, что такое разбойничье братство…
— Ну хорошо, — сказала громко Ирка, и обе остановились. Ира оглядела Дениса тем самым оценивающим взором, Таня пошла рядом с Денисом в весьма хорошем настроении, а Ирка отвела вперёд сестру и что–то, тоже шёпотом, ей втолковывала минуты две. Сестра заученно кивала, и Денис понял, что она полностью подчинена старшей. После разговора Лена смотрела на Дениса, как ему показалось, с некоторой опаской и любопытством. Тем временем они подошли к речке. Денис не понял, откуда на Тане взялся купальный лифчик, Ирка полностью оправдала Денисовы представления о её теле, а Лена порадовала его тем, что купалась в простых белых трусах. То, что было у неё на груди, внимания не заслуживало, так, две припухлости, а вот мокрые трусы просвечивали даже очень. Денис (опять–таки) в первый раз видел воочию то, что ему так нравилось в двенадцатилетках, и считал, что ему повезло третий раз за два дня, так как витринообразие своих трусов Лена обнаружила только спустя некоторое время, и это заставило её покраснеть и надеть платье. Вода в речке была холодная, как из–под крана, и окунувшись пару раз и обсохнув, Денис остался на берегу. Ира с Таней пошептались ещё, наступила пауза. Её прервала Ирка. Лёжа на песке и демонстративно глядя в небо, она безразличным голосом спросила:
Рассказ про баню зимой с женщиной
. Солнце еще не встало, а Мишка уже был на Барсучьем бору. Там, километрах в трех от деревни, стоял пустующий домик серогонов. Мишка сделал еще ходку до деревни, притащил рыбацкие снасти и, вернувшись назад, замел еловым лапником свои следы.
Теперь он чувствовал себя в безопасности, затопил жаркую буржуйку, наварил картошки, с аппетитом поел.
Солнце стояло уже высоко, когда он отправился к реке ставить верши. С высокого берега открывалась неописуемая красота лесной речки, укрытой снегами. Мишка долго стоял, как зачарованный, любуясь искрящимся зимним миром. На противоположной стороне реки на крутом берегу стояла заснеженная, рубленая в два этажа из отборного леса дача бывшего директора леспромхоза, а ныне крутого бизнесмена –лесопромышленника. Окна ее украшала витиеватая резьба, внизу у реки прилепилась просторная баня. Дача была еще не обжита. Когда Мишка уезжал в Питер, мастера из города сооружали камин в горнице, занимались отделкой комнат. Теперь тут никого не было. И Мишка даже подумал, что хорошо бы ему пожить на этой даче до весны. Все равно, пока не сойдет снег, хозяевам сюда не пробраться. Но тут же испугался этой мысли, вспомнив, что за ним должна охотиться милиция.
Он спустился к реке, прорубил топором лед поперек русла, забил прорубь еловым лапником так, чтобы рыба могла пройти только в одном месте, и вырубил широкую полынью под вершу.
Скоро он уже закончил свою работу и пошел в избушку отдохнуть от трудов. Избушка была маленькой, тесной. Но был в ней особый лесной уют. Мишка набросал на нары лапника и завалился во всей одежде на пахучую смолистую подстилку, радуясь обретенному, наконец, покою.
Проснулся Мишка от странных звуков, наполнивших лес. Казалось, в Барсучьем бору высадился десант инопланетян, производящих невероятные, грохочущие, сотрясающие столетние сосны звуки. Мишка свалился с нар, шагнул за двери избушки.
— Путана, путана, путана! — гремело и завывало в бору.— Ночная бабочка, но кто ж тут виноват?
Музыка доносилась со стороны реки. Мишка осторожно пошел к берегу. У директорской дачи стояли машины, из труб поднимались к небу густые дымы, топилась баня, хлопали двери, на всю катушку гремела музыка, то и дело доносился заливистый девичий смех.
У Мишки тревожно забилось сердце. Он спрятался за кустами и, сдерживая подступившее к горлу волнение, стал наблюдать за происходящим.
Он видел, как к бане спустилась веселая компания. Впереди грузно шел директор их леспромхоза, следом, оступаясь с пробитой тропы в снег и взвизгивая, шли три длинноногие девицы, за ними еще какие-то крупные, породистые мужики. Скоро баня запыхала паром.
Изнутри ее доносилось аханье каменки, приглушенный смех и стенания.
Наконец, распахнулись двери предбанника, и на чистый девственный снег вывалилась нагишом вся развеселая компания. Мишкин директор, тряся отвислым животом, словно кабан пробивал своим распаренным розовым телом пушистый снег, увлекая компанию к реке, прямо в полынью, где стояла Мишкина верша.
Три ображенные девицы оказались на льду, как раз напротив Мишкиной ухоронки. Казалось, протяни руку и достанешь каждую.
От этой близости и вида обнаженных девичьих тел у Мишки, жившего поневоле в суровом воздержании, закружилась голова, а лицо запылало нестерпимым жаром стыда и неизведанной запретной страсти.
Словно пьяный, он встал, и, шатаясь, побрел к своему убогому пристанищу. А сзади дразнил и манил волнующе девичий смех и радостное повизгивание.
В избушке смолокуров он снова затопил печь, напился чаю с брусничным листом и лег на нары ничком, горестно вздыхая по своей беспутной никчемной жизни, которая теперь, после утреннего заявления по радио, и вовсе стала лишена всякого смысла.
Мишка рано остался без родителей. Мать утонула на сплаве, отец запился. Сказывают, что у самогонного аппарата не тот змеевик был поставлен. Надо было из нержавейки, а Варфоломей поставил медный. Оттого самогонка получилась ядовитая.
Никто в этой жизни Мишку не любил. После ремесленного гулял он с девицей и даже целовался, а как ушел в армию, так тут же любовь его выскочила замуж за приезжего с Закарпатья шабашника и укатила с ним навсегда.
А после армии была работа в лесу, да пьянка в выходные. Парень он был видный и добрый, а вот девиц рядом не случалось, остались в Выселках одни парни, девки все по городам разъехались. Тут поневоле запьешь! Уж лучше бы ему родиться бабки Саниным козлом! Сидел бы себе на печи да картошку чищеную ел. Ишь, в кабинете ему студено!
Мишке стало так нестерпимо жалко самого себя, что горючая слеза закипела на глазах и упала в еловый лапник.
. Ночью он вышел из избушки, все та же песня гремела на даче и стократным эхом прокатывалась по Барсучьему бору:
«Путана, путана, путана,
Ночная бабочка, но кто ж тут виноват?»
Столетние сосны вздрагивали под ударами децибелл и сыпали с вершин искрящийся под светом луны снег. Луна светила, словно прожектор. В необъятной небесной бездне сияли лучистые звезды, и, ночь была светла, как день.
Мишку, будто магнитом, тянуло опять к даче, музыке и веселью. И он пошел туда под предлогом перепроверить вершу. Ее могли сбить, когда ныряли в прорубь, или вообще вытащить на лед.
Директорская дача сверкала огнями. берега Мишка видел в широких окнах ее сказочное застолье, уставленное всевозможными явствами. Кто-то танцевал, кто-то уже спал в кресле. Вдруг двери дачи распахнлись, выплеснув в морозную чистоту ночи шквал музыки и электрического сияния.
Мишка увидел, как кто-то выскочил в огненном ореоле на крыльцо, бросился вниз в темноту, заскрипели ступени на угоре, и вот в лунном призрачном свете на льду реки он увидел девушку, одну из тех трех, что были тут днем. Она подбежала к черневшей полынье, в которой свивались студеные струи недремлющей речки, и бросилась перед ней на колени.
Мишка еще не видывал в жизни таких красивых девушек. Волосы ее были распущены по плечам, высокая грудь тяжело вздымалась, и по прекрасному лицу текли слезы.
Вновь распахнулись дачные двери, и на крыльцо вышел мужчина:
— Марго! — крикнул он повелительно.— Слышишь? Вернись! Видимо, он звал девушку, стоявшую сейчас на коленях перед полыньей.
— Маля! — повторил он настойчиво,— Малька! Забирайся домой. Я устал ждать.
Девушка не отвечала. Мишка слышал лишь тихие всхлипывания. Мужчина потоптался на крыльце, выругался и ушел обратно. Девушка что-то прошептала и сделала движение к полынье.
Мишке стало невыносимо жалко ее. Он выскочил из кустов и в один миг оказался рядом с девицей.
— Не надо! — сказал он деревянным голосом.— Тут глубоко. Девица подняла голову.
— Ты кто? — спросила она отрешенно. От нее пахло дорогими духами, вином и заграничным табаком.
— Мишка,— сказал он волнуясь.
— Ты местный?
— Живу тут. В лесу,— все так же деревянно отвечал Мишка. Девица вновь опустила голову.
— А я Марго. Или Маля. Путана.
— Это, стриптизерша, что ли?
-Да нет. Путана.
-Ты, это, не стой коленками на льду-то,— предупредил Мишка.— А то простудишься.
Девица вдруг заплакала, и плечи ее мелко задрожали. Мишка, подавив в себе стеснение, взял ее за локотки и поставил рядом с собою.
— Слышишь, Мишка,— сказала она вдруг и подняла на него полные горя прекрасные глаза.— Уведи меня отсюда. Куда-нибудь.
И Мишка вдруг ощутил, что прежнего Мишки уже нет, что он весь теперь во власти этих горестных глаз. И что он готов делать все, что она скажет.
— У меня замерзли ноги,— сказала она.— Погрей мне коленки. Мишка присел и охватил своими негнущимися руками упругие колени
Мали. Ноги ее были голы и холодны. Мишка склонился над ними, стал согревать их своим дыханием.
— Пойдем,— скоро сказала она.— Уведи меня отсюда скорее.
— Они поднялись по тропе в угор. Неожиданно для себя Мишка легко подхватил ее на руки и понес к своему лесному зимовью. А она охватила его руками за шею, прижалась тесно к Мишкиной груди, облеченной в пропахшую дымом и хвоей фуфайку и затихла.
Когда Мишка добрался до избушки, девушка уже глубоко спала.
Он уложил ее бережно на укрытые лапником нары и сел у окошечка, прислушиваясь к неизведанным чувствам, полчаса назад поселившимся в его душе, но уже укоренившимся так, словно он вечно жил с этими чувствами и так же вечно будет жить дальше.
Маля чуть слышно дышала. Ночь была светла, как день. За окошком сияла прожектором луна.