Как то раз мне захотелось

Ну, было конечно. Ну, допустим, на неделе, в универе 5 пар, а тут еще и колы 0,5 выпила на большой перемене. В универский туалет не хожу по брезгливости. Ну с трудом до дома доехала, а еще и в метро такая давка.

Это было в городе. я сидела на пассажирском сидении в автомобиле в жуткой пробке. да еще к тому же на МКАД. где нет метро, на котором можно было бы уехать. Не было возможности перестроиться в крайний ряд, чтоб выйти из машины и залезть в кусты. На мне были тугие джинсы. и было еще холодно, ибо была зима.

Я гула с собакой, дело было в Шотландии, в огромном парке в Эдинбурге. Я была очень далеко от дома, и вдруг захотелось по большому. Причём так, что я поняла, что либо прямо тут, либо я умру. А у собаки были другие планы – ей хотелось гулять. Обливаясь потом, побежала домой, причём тянула за собой бедного пса, он чуть не задохнулся. Когда я добежала, то первым делом побежала в туалет, и это был самый счастливый момент моей жизни!

Блин, в детстве садилась на корточки. и пяткой упиралась туда.

сейчас терплю, как могу. но чем ближе добегаю до туалета, тем больше хочется. ((((((

Было это недавно в Киеве, в посольстве, где я провела с 7 утра и до 12ч, чуть не уссалась. А там сходить нельзя было. И сходила только в Киеве, в Печерской лавре!

Такие ситуации конечно были, но не считая ситуации в раннем детстве, когда мама строго-настрого запретила писать где попало, и разрешала только дома, что привело к тому, что не добежав из песочницы, я описалась в лифте, я стараюсь не слишком-то терпеть, и делаю это где можно (в кустиках например), в общественных местах стараюсь не терпеть, но если очень надо, могу отвлекаться и ждать момента даже несколько часов.

Была, как ни странно. ну как. нашла туалет в ближайшей кофейне. хотелось очень, но дотерпела, а после этого в голове пролетела такая мысль. и где только находится после этого душа у человека.

Lola 6 октября 2006 в 00:22

Лет 7 назад, будучи рэпершей, просто офигенно обоссалась со своей подружкой на пару от дикого неуемного смеха, вспоминать действительно прикольно, т.к. после этого мы еще сумели завалиться в тот самый сугроб (была зима), и мои штанишки были насквозь мокрые, и потом стало настолько пофиг, что пошли гулять дальше. А почему ты затронула такую тему? Неужели так сильно переживаешь? Или просто разводишь на прикол?

С большим проблем не бывает, а когда только начала встречаться со своим, приезжала к нему на выходные, и безумно стеснялась сходить по большому, так и терпела. Ну иногда был уже кризис, и отправляла в магазин))

Последний раз я ехала по МКАД и очень хотела писать, нашла заправку прибежала, а туалета нет, а рядом лес, где недавно был маньяк, я очень боялась, села прямо на окраине, чтоб меня было видно.

Как-то было на собеседовании. Очень захотелось по-маленькому, но мне было не удобно попроситься выйти, т.к. человек, который со мной разговаривал, мне очень понравился, и говорит и говорит, у меня уже слезы на глазах, а он: «Я Вас чем-то обидел», давай извиняться, а у меня аж скулы сводит. Еле добежала.

Конечно, такие ситуации случались и не раз, только они обычные и ни чем особо не интересные.

3 наиболее запомнившиеся:

Мы с подругой, гуляли, хотелось писать, зашли в дом, куда вахтерша не хотела пропускать, мы ещё квартиру какую-то назвали ей, типа в гости, а сами на переходном балконе ручейки пускали) Дотерпеть всегда успевала, хотя я вспомнила, гуляла с парнем, в туалет хотела до коликов, хорошо возле дома были, так я бегала, типа за кофтой.

У меня на свидании с очень симпатичным молодым человеком был случай, когда дико приспичило после небольшого количества горячительного. В итоге я оправилась прямо в парадной.

До дома так и не доехали. остановились у метро там синенькие сральнички стоят. А вот добежать уже даже не важно. Мне например пофиг если приперло, меня уже никто не смутит..=) Ну кроме ментов, конечно.

Как-то раз мы с подругой в школе поехали на экскурсию всем классом на метро, ну перед этим немного выпили, короче в метро так в туалет захотелось, что и не знали что делать, говорим классной » Мы ща выйдем, потом догоним вас на Красной площади». Вышли мы на станции Библиотека имени Ленина, туалета нету нигде, пошли в саму библиотеку, а она засада, закрыта, короче справили нужду прям на лестнице, народ кругом ходит, но сил терпеть больше не было.

Года 4 назад я поехала за курткой в магазин. Купила, выхожу на улицу,

и у меня сильно-пресильно заболел живот!! Общественные уличные кабинки были все закрыты как назло! Я села на корточки и сижу, встать не могу, потому что очень «припирает». Все ходят мимо, одна женщина остановилась около меня и предложила помощь. Я объяснила, что мне очень надо в туалет. Я готова была отдать все деньги, которые у меня тогда были с собой. Она отвела меня к себе домой (это было совсем рядом), не взяла с меня ни копейки.

Я счастливая поехала домой. Бывают же добрые люди ))))

Гуляла с парнем, была слегка «под мухой», но только я не утерпела до его ухода. )))))) Сама над собой долго ржала. Благо он не заметил, а то было бы стыдно. Безумно просто хотела писать. И не знала, как его поласковее домой отправить, чтобы хотя бы до ближайших кустиков добежать.

У меня однажды с подругой был случай. Когда мы очень хотели писать в центре города, а было негде. Мы забежали за одну машину и присели писать. а она потом внезапно отъехала и наши попы были на обозрение всех окружающих. нам тогда было очень стыдно. мы убежали.

Я с мамой ходила по магазинам, а перед этим зашли в бистро. перекусили, я захотела какать, но мы не спешили, и я думала, спущусь на первом этаже схожу в туалет, а они суки ремонт делали. маме пришлось нарушать дорожные правила, чтобы я в машине не укакалась. еле успели. блин так я и не знаю, что за хрень испорченая мне попалась, у мамы все хорошо, ели то одинаковые блюда.

Источник

Как то раз мне захотелось

На другой день, поздно вечером, мне захотелось еще раз взглянуть на нее; преодолев невольное чувство страха, я тихо отворил дверь и на цыпочках вошел в залу.

Посредине комнаты, на столе, стоял гроб, вокруг него нагоревшие свечи в высоких серебряных подсвечниках; в дальнем углу сидел дьячок и тихим однообразным голосом читал псалтырь.

Я остановился у двери и стал смотреть; но глаза мои были так заплаканы и нервы так расстроены, что я ничего не мог разобрать; все как-то странно сливалось вместе: свет, парча, бархат, большие подсвечники, розовая, обшитая кружевами подушка, венчик, чепчик с лентами и еще что-то прозрачное, воскового цвета. Я стал на стул, чтобы рассмотреть ее лицо, но на том месте, где оно находилось, мне опять представился тот же бледно-желтоватый прозрачный предмет. Я не мог верить, чтобы это было ее лицо. Я стал вглядываться в него пристальнее и мало-помалу стал узнавать в нем знакомые, милые черты. Я вздрогнул от ужаса, когда убедился, что это была она; но отчего закрытые глаза так впали? отчего эта страшная бледность и на одной щеке черноватое пятно под прозрачной кожей? отчего выражение всего лица так строго и холодно? отчего губы так бледны и склад их так прекрасен, так величествен и выражает такое неземное спокойствие, что холодная дрожь пробегает по моей спине и волосам, когда я вглядываюсь в него.

Я смотрел и чувствовал, что какая-то непонятная, непреодолимая сила притягивает мои глаза к этому безжизненному лицу. Я не спускал с него глаз, а воображение рисовало мне картины, цветущие жизнью и счастьем. Я забывал, что мертвое тело, которое лежало предо мною и на которое я бессмысленно смотрел, как на предмет, не имеющий ничего общего с моими воспоминаниями, была она. Я воображал ее то в том, то в другом положении: живою, веселою, улыбающеюся; потом вдруг меня поражала какая-нибудь черта в бледном лице, на котором остановились мои глаза: я вспоминал ужасную действительность, содрогался, но не переставал смотреть. И снова мечты заменяли действительность, и снова сознание действительности разрушало мечты. Наконец воображение устало, оно перестало обманывать меня; сознание действительности тоже исчезло, и я совершенно забылся. Не знаю, сколько времени пробыл я в этом положении, не знаю, в чем состояло оно; знаю только то, что на время я потерял сознание своего существования и испытывал какое-то высокое, неизъяснимо-приятное и грустное наслаждение.

Может быть, отлетая к миру лучшему, ее прекрасная душа с грустью оглянулась на тот, в котором она оставляла нас; она увидела мою печаль, сжалилась над нею и на крыльях любви, с небесною улыбкою сожаления, спустилась на землю, чтобы утешить и благословить меня.

Дверь скрипнула, и в комнату вошел дьячок на смену. Этот шум разбудил меня, и первая мысль, которая пришла мне, была та, что, так как я не плачу и стою на стуле в позе, не имеющей ничего трогательного, дьячок может принять меня за бесчувственного мальчика, который из шалости или любопытства забрался на стул: я перекрестился, поклонился и заплакал.

Вспоминая теперь свои впечатления, я нахожу, что только одна эта минута самозабвения была настоящим горем. Прежде и после погребения я не переставал плакать и был грустен, но мне совестно вспомнить эту грусть, потому что к ней всегда примешивалось какое-нибудь самолюбивое чувство: то желание показать, что я огорчен больше всех, то заботы о действии, которое я произвожу на других, то бесцельное любопытство, которое заставляло делать наблюдения над чепцом Мими и лицами присутствующих. Я презирал себя за то, что не испытываю исключительно одного чувства горести, и старался скрывать все другие; от этого печаль моя была неискренна и неестественна. Сверх того, я испытывал какое-то наслаждение, зная, что я несчастлив, старался возбуждать сознание несчастия, и это эгоистическое чувство больше других заглушало во мне истинную печаль.

Какое они имели право говорить и плакать о ней? Некоторые из них, говоря про нас, называли нас сиротами. Точно без них не знали, что детей, у которых нет матери, называют этим именем! Им, верно, нравилось, что они первые дают нам его, точно так же, как обыкновенно торопятся только что вышедшую замуж девушку в первый раз назвать madame.

В дальнем углу залы, почти спрятавшись за отворенной дверью буфета, стояла на коленях сгорбленная седая старушка. Соединив руки и подняв глаза к небу, она не плакала, но молилась. Душа ее стремилась к Богу, она просила Его соединить ее с тою, кого она любила больше всего на свете, и твердо надеялась, что это будет скоро.

«Вот кто истинно любил ее!» — подумал я, и мне стало стыдно за самого себя.

Панихида кончилась; лицо покойницы было открыто, и все присутствующие, исключая нас, один за другим стали подходить к гробу и прикладываться.

Одна из последних подошла проститься с покойницей какая-то крестьянка с хорошенькой пятилетней девочкой на руках, которую, Бог знает зачем, она принесла сюда. В это время я нечаянно уронил свой мокрый платок и хотел поднять его; но только что я нагнулся, меня поразил страшный пронзительный крик, исполненный такого ужаса, что, проживи я сто лет, я никогда его не забуду, и, когда вспомню, всегда пробежит холодная дрожь по моему телу. Я поднял голову — на табурете подле гроба стояла та же крестьянка и с трудом удерживала в руках девочку, которая, отмахиваясь ручонками, откинув назад испуганное личико и уставив выпученные глаза на лицо покойной, кричала страшным, неистовым голосом. Я вскрикнул голосом, который, я думаю, был еще ужаснее того, который поразил меня, и выбежал из комнаты.

Только в эту минуту я понял, отчего происходил тот сильный тяжелый запах, который, смешиваясь с запахом ладана, наполнял комнату; и мысль, что то лицо, которое за несколько дней было исполнено красоты и нежности, лицо той, которую я любил больше всего на свете, могло возбуждать ужас, как будто в первый раз открыла мне горькую истину и наполнила душу отчаянием.

Источник

Как то раз мне захотелось

На другой день, поздно вечером, мне захотелось еще раз взглянуть на нее; преодолев невольное чувство страха, я тихо отворил дверь и на цыпочках вошел в залу.

Посредине комнаты, на столе, стоял гроб, вокруг него нагоревшие свечи в высоких серебряных подсвечниках; в дальнем углу сидел дьячок и тихим однообразным голосом читал псалтырь.

Я остановился у двери и стал смотреть; но глаза мои были так заплаканы и нервы так расстроены, что я ничего не мог разобрать; все как-то странно сливалось вместе: свет, парча, бархат, большие подсвечники, розовая, обшитая кружевами подушка, венчик, чепчик с лентами и еще что-то прозрачное, воскового цвета. Я стал на стул, чтобы рассмотреть ее лицо, но на том месте, где оно находилось, мне опять представился тот же бледно-желтоватый прозрачный предмет. Я не мог верить, чтобы это было ее лицо. Я стал вглядываться в него пристальнее и мало-помалу стал узнавать в нем знакомые, милые черты. Я вздрогнул от ужаса, когда убедился, что это была она; но отчего закрытые глаза так впали? отчего эта страшная бледность и на одной щеке черноватое пятно под прозрачной кожей? отчего выражение всего лица так строго и холодно? отчего губы так бледны и склад их так прекрасен, так величествен и выражает такое неземное спокойствие, что холодная дрожь пробегает по моей спине и волосам, когда я вглядываюсь в него.

Я смотрел и чувствовал, что какая-то непонятная, непреодолимая сила притягивает мои глаза к этому безжизненному лицу. Я не спускал с него глаз, а воображение рисовало мне картины, цветущие жизнью и счастьем. Я забывал, что мертвое тело, которое лежало предо мною и на которое я бессмысленно смотрел, как на предмет, не имеющий ничего общего с моими воспоминаниями, была она. Я воображал ее то в том, то в другом положении: живою, веселою, улыбающеюся; потом вдруг меня поражала какая-нибудь черта в бледном лице, на котором остановились мои глаза: я вспоминал ужасную действительность, содрогался, но не переставал смотреть. И снова мечты заменяли действительность, и снова сознание действительности разрушало мечты. Наконец воображение устало, оно перестало обманывать меня; сознание действительности тоже исчезло, и я совершенно забылся. Не знаю, сколько времени пробыл я в этом положении, не знаю, в чем состояло оно; знаю только то, что на время я потерял сознание своего существования и испытывал какое-то высокое, неизъяснимо-приятное и грустное наслаждение.

Может быть, отлетая к миру лучшему, ее прекрасная душа с грустью оглянулась на тот, в котором она оставляла нас; она увидела мою печаль, сжалилась над нею и на крыльях любви, с небесною улыбкою сожаления, спустилась на землю, чтобы утешить и благословить меня.

Дверь скрипнула, и в комнату вошел дьячок на смену. Этот шум разбудил меня, и первая мысль, которая пришла мне, была та, что, так как я не плачу и стою на стуле в позе, не имеющей ничего трогательного, дьячок может принять меня за бесчувственного мальчика, который из шалости или любопытства забрался на стул: я перекрестился, поклонился и заплакал.

Вспоминая теперь свои впечатления, я нахожу, что только одна эта минута самозабвения была настоящим горем. Прежде и после погребения я не переставал плакать и был грустен, но мне совестно вспомнить эту грусть, потому что к ней всегда примешивалось какое-нибудь самолюбивое чувство: то желание показать, что я огорчен больше всех, то заботы о действии, которое я произвожу на других, то бесцельное любопытство, которое заставляло делать наблюдения над чепцом Мими и лицами присутствующих. Я презирал себя за то, что не испытываю исключительно одного чувства горести, и старался скрывать все другие; от этого печаль моя была неискренна и неестественна. Сверх того, я испытывал какое-то наслаждение, зная, что я несчастлив, старался возбуждать сознание несчастия, и это эгоистическое чувство больше других заглушало во мне истинную печаль.

Какое они имели право говорить и плакать о ней? Некоторые из них, говоря про нас, называли нас сиротами. Точно без них не знали, что детей, у которых нет матери, называют этим именем! Им, верно, нравилось, что они первые дают нам его, точно так же, как обыкновенно торопятся только что вышедшую замуж девушку в первый раз назвать madame.

В дальнем углу залы, почти спрятавшись за отворенной дверью буфета, стояла на коленях сгорбленная седая старушка. Соединив руки и подняв глаза к небу, она не плакала, но молилась. Душа ее стремилась к Богу, она просила Его соединить ее с тою, кого она любила больше всего на свете, и твердо надеялась, что это будет скоро.

«Вот кто истинно любил ее!» — подумал я, и мне стало стыдно за самого себя.

Панихида кончилась; лицо покойницы было открыто, и все присутствующие, исключая нас, один за другим стали подходить к гробу и прикладываться.

Одна из последних подошла проститься с покойницей какая-то крестьянка с хорошенькой пятилетней девочкой на руках, которую, Бог знает зачем, она принесла сюда. В это время я нечаянно уронил свой мокрый платок и хотел поднять его; но только что я нагнулся, меня поразил страшный пронзительный крик, исполненный такого ужаса, что, проживи я сто лет, я никогда его не забуду, и, когда вспомню, всегда пробежит холодная дрожь по моему телу. Я поднял голову — на табурете подле гроба стояла та же крестьянка и с трудом удерживала в руках девочку, которая, отмахиваясь ручонками, откинув назад испуганное личико и уставив выпученные глаза на лицо покойной, кричала страшным, неистовым голосом. Я вскрикнул голосом, который, я думаю, был еще ужаснее того, который поразил меня, и выбежал из комнаты.

Только в эту минуту я понял, отчего происходил тот сильный тяжелый запах, который, смешиваясь с запахом ладана, наполнял комнату; и мысль, что то лицо, которое за несколько дней было исполнено красоты и нежности, лицо той, которую я любил больше всего на свете, могло возбуждать ужас, как будто в первый раз открыла мне горькую истину и наполнила душу отчаянием.

Источник

• ← Что такое хронический обструктивный пиелонефрит
• с чего нужно начинать ремонт в квартире с черновой отделкой в новостройке →