что такое сад памяти во франции
Вторая мировая война: места памяти для посещения во Франции
Несмотря на то, что в этом году отмечается 75-я годовщина со дня Победы 8 мая 1945 года, в связи с карантинными мерами правительство во Франции первоначально объявило об отмене всех местных церемоний в пользу единого национального празднования в Париже. Однако, столкнувшись с сильным протестом со стороны населения, мэрам отдельных городов разрешено было организовать возложение венков к мемориалам воинов в очень строгих условиях.
Память о Второй мировой войне непременно должна представлять собой ценность для настоящих и будущих поколений. Потому мы рекомендуем вам ознакомиться с информацией о нескольких местах военной памяти во Франции.
Все наверняка знают пляжи – места высадки знаменитой эскадрильи «Нормандия – Неман» во Франции, но мало кто догадывается о факте существования оставленной деревни Орадур-сюр-Глан, в которой произошло массовое убийство. Есть множество мест для посещения по всей стране, которые свидетельствуют о «темном периоде» для всего человечества.
Произвол нацистов в Орадур-сюр-Глан
Наш виртуальный тур по Франции по местам памяти начинается с Орадур-сюр-Глан, с так называемой «мертвой деревни», оставленной населением без изменений с 1944 года. Расположен Орадур-сюр-Глан в 22 км от Лиможа, в департаменте Верхняя Вена, в регионе Новая Аквитания.
Трагическое событие произошло в этой деревне 10 июня 1944 года, в 2 часа дня, через несколько дней после высадки в Нормандии: в Орадур-сюр-Глан вторглось 200 эсэсовцев. Женщины и дети из деревни были насильно собраны в церкви. После чего фашисты расстреляли их из пулеметов и сожгли заживо. Не менее бесчеловечная участь была уготована для мужчин – они были расстреляны в сарае.
Таким образом, целая деревня была расстреляна 2-й дивизией СС: было насильственно убито 642 человек – мужчины, женщины и дети. Считается, что зверства были совершены в отместку за активные действия в регионе.
С тех пор время в деревне Орадур-сюр-Глан словно остановилось, а рядом с поселком был построен новый город, чтобы сохранить память о трагических событиях. Всё произошедшие во французской деревне считается одной из самых кровавых страниц в истории в отношении мирных жителей во время Второй мировой войны на территории Восьмиугольника. Эта история не должна быть забыта грядущими поколениями. Вот почему руины деревни были классифицированы как исторический памятник в 1946 году. Именно поэтому Орадур-сюр-Глан была сохранена в том виде, в каком была оставлена фашистами. Руины деревни подлежат постоянному обслуживанию с целью предотвратить их разрушение от времени. Посещение этого поселка никого не оставит равнодушным.
Мемориал в Кане, посвященный истории ХХ века
Очаровательный город Кан во Франции, административный центр Нижней Нормандии и столица Кальвадоса, наполнен не только живописными кварталами с фахверковыми домами, но и содержит в себе следы не такой уж давней истории. Здесь расположен французский музей Второй мировой войны, который посвящен истокам происхождения нацизма, его росту, подробностям боевых действий с 1939 по 1945 год, а также повседневной жизни в условиях оккупации, сопротивлению, сотрудничеству с фашизмом, режиму Виши и т. д. Находящийся недалеко от пляжей высадки эскадрильи «Нормандия – Неман», Мемориал Кан является незаменимым местом для посещения для тех, кто хочет понять и вспомнить события прошлых военных действий. Расположенные на нескольких тысяч квадратных метров, его постоянные или временные выставки демонстрируют военные детали, которые будут доступны для любой аудитории.
Музей Кан был официально открыт 6 июня 1988 года Франсуа Миттераном в присутствии глав государств и правительств одиннадцати других стран, участвовавших в битве за Нормандию. Это место военной памяти заслуживает длительного визита – так что лучше всего запланировать для посещения музея не менее полдня.
Внутри мемориала представлены многочисленные предметы и детали повседневной жизни под оккупацией нацистской Германии, планы и модели, военные машины, а также различные этапы конфликта, с акцентом на битве за Нормандию и историю Холокоста. Все события иллюстрированы в музее историческими фильмами, документальными роликами и звуковыми эффектами, погружающими посетителей в особенную атмосферу. Мемориал Кана – это больше, чем музей Второй мировой войны. Это комплекс, посвященный истории XX века.
Мемориал на пляже Омаха в Кольвиль-сюр-Мер в Кальвадосе
Среди пляжей Кальвадоса, которые были театром высадки союзников, наиболее известна «Кровавая Омаха». Это памятное место представляет собой 8 километров полей битвы, растянувшиеся на всем протяжении от коммуны Нижней Нормандии Сент-Онорин-де-Перт на востоке до Вьервиль-сюр-Мер. В этом районе обязательно посетите американское кладбище в Кольвиль-сюр-Мер, откуда открывается вид на пляж Омахи. Это отличная возможность отдать дань памяти 9 387 солдатам, которые нашли вечный покой в этом месте.
6 июня 1944 года пять пляжей департаментов Манш и Кальвадос в Нормандии стали легендарными и стали частью всемирной истории. Юта-Бич, Омаха-Бич, Голд-Бич, Джуно-Бич и Сорд-Бич (на западном побережье Кальвадоса) местами высокой исторической памяти и свидетельством масштаба военных действий.
Музей Арроманш в Кальвадосе
Сооруженный на том же месте, где был расположен искусственный порт, остатки которого все еще можно увидеть в нескольких сотнях метров, музей Арроманш является одним из главных памятных свидетельств о высадке авиационной эскадры на пляжах в Нормандии. Здесь для посетителей музея предоставляется возможность понять необычайную технологическую задачу, которая заключалась в строительстве искусственной гавани Арроманш. Именно это сооружение стало ключом к победе союзников в битве за Нормандию. Действующая с 14 июня 1944 года, искусственная гавань Арроманш, которая носит имя Уинстона Черчилля, является единственной существующей после разрушения ее аналога, установленного на пляже Омаха. Порт играл ведущую роль в логистике британских армий. Первый музей Франции, построенный в дань памяти высадки союзных войск, музей в Арроманше позволяет открыть для себя историю этого памятника военного гения.
Лагерь смерти Штрутгоф в Эльзасе
Посетив Нормандию в целях исследования истории, связанной со Второй мировой войной, логично посетить Эльзас, который был присоединен к Германии в период оккупации. Коммуна Нацвейлер сегодня находится на территории Франции. Лагерь уничтожения Штрутгоф, размещенный на высоте 800 метров над уровнем моря, считается скорее политическим, так как здесь были сосредоточены заключенные в основном «по подозрениям», а не по нации. Иначе говоря, часть «узников» Штрутгоф принадлежала даже к числу немцев, среди евреев здесь насчитывались единицы. Большинство же заключенных были поляками, вторая по численности группа заключенных состояла их русских.
Лагерь Штрутгоф – это одно из тех мест памяти, свидетельствующее о нацистском варварстве. Виселица, крематорий, а также «медицинский» экспериментальный зал были воссозданы такими, какими они были в нацистский период. Вследствие чего посещение этих мест проводится в тишине, экскурсия не рекомендуется детям младше 10 лет. Сорок процентов из 50 тысяч депортированных умерли в концлагере от голода, истощения и жестокого обращения.
Мемориал Сопротивления в Вассье-ан-Веркор в Дроме
Горный массив Веркор на западе Альп был местом сосредоточения союзников Сопротивления во время Второй мировой войны и с 1940 года. В предгорьях Альп находилось до 4тысяч бойцов. В июле 1944 года немцы вермахта направили более 15 тысяч солдат для нападения на массив, которые уничтожили 201 человека мирного населения и 639 бойцов. Мемориал и некрополь в городе Вассье-ан-Веркор хранят память о трагедии Веркора. Это впечатляющее место, вызывающее массу эмоций у публики благодаря записям, свидетельствам, моделям, фотографиям и т. д. Национальный некрополь площадью 8 300 м², созданный в 1948 году, содержит 187 гробниц.
Мемориал в Провансе
Высадка союзнических войск в Провансе менее известна, чем высадка в Нормандии, но эта операция тем не менее была также необходима для освобождения французской территории. 15 августа 1944 года, когда разгорелась битва за Нормандию, союзники предприняли еще одну высадку на берегах Средиземного моря в Провансе. Цель состояла в том, чтобы открыть новый фронт и занять глубоководные порты с видом на Средиземное море.
Расположенный в старом форте с видом на город, Мемориал высадки в Провансе имеет пять комнат, каждая из которых посвящена экспонатам сил союзнических войск, присутствовавшим здесь в августе 1944 года. Мемориал Мон-Фарон является одним из десяти «высоких мест памяти». Ремонт в мемориале был произведен в 2017 году. Здесь сосредоточено все, что отражает дань памяти и уважения всем бойцам, будь то «свободные французы, солдаты из Африки, бойцы сопротивления и союзники».
Реконструкция мемориала позволила адаптировать музеографию к публике XXI века, чтобы сделать ее более привлекательной для посетителей всех возрастов.
75 лет назад, 8 мая 1945 года, мирное время снова настало для многих людей на земле – после того как закончился шестилетний мировой военный конфликт, в результате которого погибли десятки миллионов людей из разных государств.
Посетите одно или сразу несколько памятных мест во Франции и вспомните каждого героя, благодаря которому сейчас над нами мирное небо!
Пьер Нора концепция исторической памяти
Пьер Нора родился в 1931 году в Париже. В отличие от своих коллег, Жака Ле Гоффа, Марка Ферро и других, П. Нора трижды (!) проваливался на экзаменах в Высшую нормальную школу. Историк Ольга Сергеева отметила, что поступление в Сорбоннский университет не смягчила горечь поражения. Но Пьер Нора не повторит судьбу Робера Мандру или Филипа Арьеса, воспринимавшихся как неофициальные историки-анналисты. Он реализует себя в другой сфере, возглавив в 1971 году издательство «Галлимар». Для историков это будет возможность публикации книг, продолжавших традиции основателей «Анналов». В частности, в «Галлимаре» публиковался Эммануэль Ле Руа Ладюри.
Надо сказать, что Пьер Нора не позиционировал себя как историк экономики или историк ментальности, культуры, причисляя к той или иной группе Движения «Анналов». Вместо этого он активно сотрудничал с журналом «Деба», полемизируя с популярными в 1960/70-е годы Мишелем Фуко, Пьером Бурдье, Морисом Делезом и другими философами, социологами, историками.
Перу Нора (совместно с Ф. Доссе) принадлежит девятитомный проект «Места памяти», в написании которого приняли участие десятки специалистов. Позже Доссе напишет книгу о Пьере Нора, воздав должное историку за его вклад в историческую науку.
В свою очередь, память социальных классов несет культурные ценности и обычаи, антропологические практики. На более высшем уровне – национальной памяти – ментальные установки выражаются в праздниках, юбилеях, идеологии государства.
В истории память социальных классов часто прерывалась войнами, эпидемиями, эмиграциями, что заставляло власть реконструировать дворянские и купеческие фамилии, воссоздавать народную культуру, восстанавливать религиозные практики. Так создавались генеалогии, а также мифы и легенды, проводилась героизация прошлого.
Возвращаясь к работам П. Нора, следует критически посмотреть на его концепцию. Главный минус теории Нора – абсолютизация исторической памяти и материальных артефактов. Спору нет, они важны, но не меньшую роль играют другие исторические источники – мемуары, дневники, автобиографии, ментальные практики. Второй недостаток, на который нужно обратить внимание – превалирование памяти над Историей. Данное опасение, высказанной П. Нора, безосновательно, поскольку память – часть ментальности, и она не заменяет установок сознания, стереотипов поведения, образов мышления, антропологических практик.
Теория П. Нора принесла и принесет огромную пользу мировым цивилизациями, прежде всего – европейской цивилизации, призывом сохранить и приумножать места памяти. Нация, особенно элита, должна помнить о событиях, личностях, уроках Истории.
Добавим, что героизация, которая часто порицают как ненужные мифы и легенды, тоже необходима. Она вдохновляет, поощряет, придает импульс. При этом важно «отсечь» от наций злодеев в Истории, предотвратить их героизацию и фетишизацию. Современному историку полезно находиться над ситуацией, на позиции центризма с уклоном в сторону либеральных ценностей. Ибо крайние позиции в политике, экономике, Истории опасны кризисами, войнами и революциями. Нынешняя Европа осознала уроки революций и мировых войн, опасности социалистических утопий и религиозного радикализма, что позволяет ей уверенно смотреть в будущее, борясь с новыми вызовами Природы и Истории.
Концепция «мест памяти»
См. ранее на Когита.ру:
Цит. по: European Researcher, 2012, Vol.(29), № 9-2. P. 1407-1410
Елена Путилова
«Места памяти — это наш момент национальной истории»
(П. Нора «Франция-память»)
Концепция «мнемонических мест» (известная также как концепция «мест памяти»), предложенная в начале 20 века Морисом Хальбваксом, а позже, в 1980-е гг. продолженная Пьером Нора, – на сегодняшний день, становится все более популярной и актуальной с точки зрения объяснения влияния памятных мест на историческую память того или иного народа. Позиция вышеуказанных исследователей состоит в том, что мнемонические места укрепляют стереотипы нашего сознания, пробуждая специфические воспоминания о прошлом. Поэтому, коммеморация столь важна и в политическом плане, и в педагогическом (ведь, посещение мнемонических мест и связанные с этим ритуалы – один из самых действенных способов развития исторической памяти, особенно для подрастающего поколения).
Следуя возрастающей, с начала 2000-х гг., тенденции мировой и отечественной науки обращаться к «концепции мест памяти», автор данной статьи ставит своей целью охарактеризовать взгляды П. Нора относительно «мест памяти», изложенные им к книге «Франция-память».
Свое произведение «Франция-память», П. Нора начинает с достаточно «прискорбной» фразы: «…О памяти столько говорят только потому, что ее больше нет» [1]. Задумавшись над его словами, начинаешь понимать, что исследователь, к сожалению…прав. Интерес к местам памяти, где память кристаллизуется и находит свое убежище, связан именно с таким особым моментом нашей истории. Это поворотный пункт, когда осознание разрыва с прошлым сливается с ощущением разорванной памяти, но в этом разрыве сохраняется еще достаточно памяти для того, чтобы могла быть поставлена проблема ее воплощения. Чувство непрерывности находит свое убежище в местах памяти. Многочисленные места памяти существуют потому, что больше нет памяти социальных групп.
По мнению П. Нора, места памяти — это останки. Крайняя форма, в которой существует коммеморативное сознание в истории, игнорирующей его, но нуждающейся в нем. Деритуализация нашего мира заставила появиться это понятие. Это то, что скрывает, облачает, устанавливает, создает, декретирует, поддерживает с помощью искусства и воли сообщество, глубоко вовлеченное в процесс трансформации и обновления, сообщество, которое по природе своей ценит новое выше старого, молодое выше дряхлого, будущее выше прошлого. Музеи, архивы, кладбища, коллекции, праздники, годовщины, трактаты, протоколы, монументы, храмы, ассоциации — все эти ценности в себе — свидетели другой эпохи, иллюзии вечности. Отсюда — ностальгический аспект проявлений почтения, исполненных ледяной патетики.
Таким образом, Нора приходит к выводу: «то, что сегодня называется памятью, относится не к памяти, но уже к истории. Всё, что называют горением памяти, есть окончательное исчезновение ее в огне истории. Потребность в памяти есть потребность в истории» [2].
По мере исчезновения традиционной памяти мы ощущаем потребность хранить с религиозной ревностью останки, свидетельства, документы, образы, речи, видимые знаки того, что было, как если бы это все более и более всеобъемлющее досье могло стать доказательством неизвестно чего на неизвестно каком суде истории. Сакральное инвестирует себя в след, который является его отрицанием. Невозможно предсказать, что надо будет вспомнить. Отсюда — запрет разрушать, превращение всего в архивы, недифференцированное расширение мемориального поля, гипертрофированное раздувание функции памяти, связанное именно с чувством ее утраты, и соответственной усиление всех институтов памяти. Странную метаморфозу претерпели профессионалы, которых раньше обычно упрекали в мании сохранения, в том, что они являются прирожденными производителями архивов. Сегодня частные предприятия и государственные учреждения нанимают архивистов, требуя от них сохранения всего, тогда как профессионалы уже поняли, что главное в их ремесле состоит в искусстве подконтрольного разрушения.
П. Нора справедливо замечает, что за несколько лет материализация памяти тоже стала чрезмерно распространенной, децентрализованной, демократичной. В классическую эпоху было три источника пополнения архивов: знатный род, церковь и государство. А сегодня, почти каждый человек считает себя обязанным записать свои воспоминания, написать свои «мемуары». То же самое касается и ажиотажа вокруг генеалогических исследований. На сегодняшний день, практически каждая семья (какой-нибудь из ее членов) увлечена поиском сведений о происхождении своего рода. Так, на примере Франции, П. Нора приводит следующие сведения: «годовой отчет Национального архива приводит цифру — 43 % обращений такого рода от общего числа посещений против 38 % посещений архива универсантами. Поразительный факт: не профессиональные историки являются авторами наиболее значительных исследований» [3].
Интересными представляются для нас рассуждения П. Нора о том, что же такое «места памяти»: все ли исторические события, явления, географические места или памятники мы можем отнести в категорию «место памяти». Так, исследователь подчеркивает, что «места памяти», на самом деле, являются местами в трех смыслах слова — материальном, символическом и функциональном,— но в очень разной степени. Даже место, внешне совершенно материальное, как, например, архивное хранилище, не является местом памяти, если воображение не наделит его символической аурой. Даже чисто функциональное место, такое как школьный учебник, завещание или ассоциация ветеранов, становится членом этой категории только на основании того, что оно является объектом ритуала. Минута молчания, кажущаяся крайним примером символического значения, есть как бы материальное разделение временного единства, и она же периодически служит концентрированным призывом воспоминания. Три аспекта всегда сосуществуют [4].
Что касается «великих событий» – как мест памяти, – П. Нора выделяет два их типа. С одной стороны, события иногда безвестные, едва замеченные в тот момент, когда они происходили, но которым будущее ретроспективно пожаловало величие истоков, торжественность разрывов, открывающих новые эпохи. И с другой стороны, события, в ходе которых до известной степени ничего не происходит, но которые мгновенно обретают глубоко символический смысл и становятся в самый миг их развития своей собственной досрочной коммеморацией. История современности благодаря средствам массовой информации каждый день множит такие мертворожденные попытки.
Символическая составляющая мест памяти, также, по П. Нора, состоит из двух противоположных элементов: из доминирующих и доминируемых мест. Первые, поразительные и триумфальные, значительные и обычно подавляющие, будь то в силу национального или административного авторитета, но всегда стоящие на возвышении, обычно обдают холодом и торжественностью официальных церемоний. Туда приходят против воли. Вторые — это места-убежища, святилища спонтанной преданности и безмолвных паломничеств. Это живое сердце памяти. Во «Франции-памяти» П. Нора приводит следующие примеры подобных символических мест памяти: «С одной стороны, Сакре-Кер, с другой — популярное паломничество в Лурд; с одной стороны — национальные похороны Поля Валери, с другой — захоронение Жан-Поль Сартра; с одной стороны — траурная церемония в Нотр-Дам в связи со смертью де Голля, с другой — кладбище Коломбо» [5].
Таким образом, в своей работе «Франция-память», П. Нора показывает, что особый интерес для него представляют не события прошлого, а скорее их репрезентации. Место памяти для него – это не только физическое, топографическое место, но и символическое. Нора представляет в качестве мест памяти архивы, французский флаг, праздничные церемонии. Е. Трубина пишет: «П. Нора подчёркивает, что наиболее фундаментальная цель подобных мест – “остановить время, блокировать работу забвения”. Однако места памяти выполняют свою функцию не всегда. Легче помнить славное прошлое, чем прошлое трагическое [6].
Поддерживая идеи М. Хальбвакса о том, что «история» и «память» – противоположные явления, П. Нора говорит о том, что память – это жизнь, носителями которой всегда выступают живые социальные группы, и в этом смысле она находится в процессе постоянной эволюции, она открыта диалектике запоминания и амнезии, не отдает себе отчета в своих последовательных деформациях, подвластна всем использованиям и манипуляциям, способна на длительные скрытые периоды и внезапные оживления. История – это всегда проблематичная и неполная реконструкция того, чего больше нет. Память – это всегда актуальный феномен, переживаемая связь с вечным настоящим. История же – это репрезентация прошлого» [7].
У П. Нора речь идёт не столько об истории, сколько о том, как предметы и вещи входят в историю. В современном, стремительно меняющемся мире, чтобы не исчезли многие вещи, создаются разнообразные учреждения – «институты памяти» − архивы, музеи, библиотеки, банки данных, и это зеркало нашей идентичности. Решение проблемы поиска и кризис идентичности в контексте коллективной памяти сталкивается со многими опасностями. С одной стороны, общество теряет свою идентичность, и наступает ситуация, когда коллективная память насаждается, культивируется посредством проведения регулярных ритуалов, создания мемориалов и других коммемораций, чтобы легитимизировать различные государственные идеологии. Существует стремление «пригладить» историю. Что касается городской застройки или реставрации памятников, то не исключены воздействия властей на жителей города с целью принятия такой версии прошлого, которая устраивает городские власти. С другой стороны, проблема идентичности в современном обществе связана с обилием травматических событий в современной истории и с запаздыванием признания их значимости (Вторая мировая война, Холокост, Гулаг). Жертвы же этих событий страдают от разрушения идентичности.
Библиографический список
6. Романовская Е.В. Морис Хальбвакс: культурные контексты памяти» // Известия Саратовского университета. 2010. Т. 10. Серия. Философия. Психология. Педагогика. Вып. 3. 39-44 с. С. 42-43.
Места памяти – символы коллективной идентичности
Русская Idea продолжает тему «Наказанная идентичность» публикацией интервью с известным британским историком, специалистом в области культурной истории, почетным профессором Кембриджского университета Питером Берком. Коллективная память – важный ресурс в создании и поддержании коллективной идентичности, в том числе общенациональной. Феномен коллективной памяти – одна из любимых тем современной западной исторической науки. Исследовательский бум, связанный с изучением способов формирования памяти, как коллективной, так и индивидуальной, того, как из памяти общества вытесняются, а затем возвращаются те или иные исторические факты, продолжается вот уже почти полвека. Одной из наиболее ярких концепций в рамках этого исторического направления стал проект под названием «Места памяти» французского историка Пьера Нора. В 1980-е годы Нора предпринял смелую попытку описать память французов о собственной истории, выявить те «места памяти», которые ее (память) зафиксировали лучше всего. Эта попытка выглядит тем более смелой, если учесть усиливающуюся в последние десятилетия тенденцию современной Европы к «денационализации» историй стран-членов ЕС, стремлению сделать историю Европы наднациональной. В то время как работа Нора была призвана обнаружить и предъявить миру то самое дорогое, что составляет основу французской национальной идентичности. Результатом этого стало появление 7-томного издания (более 3 тысяч страниц) под названием «Места памяти».
Само исследование вызвало множество положительных откликов, однако теоретическая составляющая работы Нора подверглась сильной критике. Среди тех, кто критиковал методологические основания «Мест памяти», был и Питер Берк. Выдержала ли концепция Нора проверку временем? Какие аспекты проблематики «мест памяти» наиболее актуальны сегодня? На эти и другие вопросы любезно согласился ответить сам Питер Берк.
Юлия Наумова
Уважаемый профессор Берк, как Вы относитесь к концепции Пьера Нора? Можно ли считать ее по-прежнему актуальной, несмотря на то, что с момента публикации 7-томного издания прошло 30 лет? Можно ли считать ее одной из центральных концепций в рамках методологии культурной истории, изучения коллективной памяти?
Питер Берк
Концепция “мест памяти”, теперь хорошо известная, несколько двусмысленна и эта двусмысленность, возможно, поспособствовала ее успеху. В буквальном смысле она основывается на том факте, что люди запоминают события лучше, если они ассоциируются с определенным местом. Этот факт был экспериментально подтвержден психологами, но был уже известен древним грекам, основывавшим на нем свое “искусство памяти”, которое получило новый импульс в эпоху Возрождения и теперь с успехом применяется участниками современных международных соревнований по запоминанию. Но существует и переносное значение концепции, которое относится к объектам или мелодиям или идеям или индивидуумам, которые пробуждают воспоминания. Некоторые главы в работах Нора посвящены географическим местам, таким как Реймс или Версаль или архивы, другие — о физических объектах, таких как ратуша или трехцветный флаг.
Мне кажется, что концепция по-прежнему актуальна – большинство хороших концепций имеют длительный срок годности – и это хорошо подтверждается подражанием Нора и появлением аналогичных работ о Германии, Италии и т.д. Исследование по Британии по-прежнему отсутствует, так же как и по России, насколько мне известно, хотя оно было бы очень полезно и интересно для чтения. Такими местами памяти могли бы стать: битва при Хастингсе, Вестминстерское Аббатство, Великая Хартия вольностей, королева, парламент, Шекспир, крикет, колонна Нельсона (на Трафальгарской площади – Ю.Н.), пиво и, хотя по-прежнему несколько спорно, Ноттинг-Хиллский карнавал (ежегодный летний карнавал, который проходит в западном Лондоне, в районах Кенсингтон и Челси – Ю.Н.) и Эмпайер Виндраш (Empire Windrush), пассажирский лайнер, который привез первых карибских эмигрантов в Британию после Второй мировой войны.
Мне кажется, концепция “мест памяти” занимает центральное место в науках о памяти. Идея “мест” здесь действительно ключевая, взять хотя бы в качестве примера исследования Кристиана Якоба “Места памяти” (Lieux de Savoir). Название повторяет Нора, но содержание отличается. Работы Нора и Якоба демонстрируют “пространственный поворот” в исторических и культурных науках, поворот чрезвычайно плодотворный, навеянный среди прочих Фуко (Генри Лефевр был первым!). Из британских работ мне приходят на ум труды Симона Шаффера и других о лабораториях как местах открытия или культурного географа Дэвида Ливингстона об “определении места науки”.
Юлия Наумова
В семитомном издании Пьера Нора о местах памяти Франции речь идет, в первую очередь, о местах общенациональной памяти. Как происходит превращение того или иного явления, места, события в памятное? Существуют ли здесь универсальные критерии?
Питер Берк
Если и существуют универсальные критерии, то я не знаю, в чем именно они заключаются, помимо наличия некоего обряда, хотя способность мест памяти символизировать некую форму коллективной идентичности очевидно важна. Каждый случай требует независимого изучения, даже если после проведенного исследования на ум приходят определенные ассоциации. Когда накопится достаточное количество исследований индивидуальных случаев, то можно будет провести весьма ценный сравнительный анализ, обращая внимание на примеры как подтверждающие, так и опровергающие гипотезу.
Я не совсем уверен, что “моменты” всегда можно легко различить, некоторые места могут становиться частью идентичности общности очень медленно. Но мне кажется, что есть некоторые случаи, когда трагическое или травмирующее событие делает это ретроспективно. Венгерский король Матьяш I был «канонизирован» в народной памяти после поражения венгров в битве при Мохаче в 1526 году. Поражение заставило людей взглянуть на его правление с ностальгией и превратило его в национальный символ во времена, когда нация исчезла в пространственном понимании.
Юлия Наумова
Какая роль в концепции Нора отводится местам, связанным с религией нации? Можно ли считать, что общенациональная память в наибольшей степени выражается в местах, имеющих религиозное, сакральное значение? Есть ли такие места во Франции, Германии, Великобритании, других европейских странах?
Питер Берк
У меня нет под рукой работы Нора, чтобы проверить, сколько глав связано с религиозной составляющей. Но в случае с Францией – Жанна Д’Арк, Нотр-Дам, Лурд – самые очевидные примеры, даже если они имеют международное значение (особенно Лурд) наравне с национальным. В широком смысле, в соответствии с Эмилем Дюркгеймом, все места памяти могут считаться сакральными, не зависимо являются ли они религиозными или светскими. Им поклоняются. Придается ли религиозному месту больше значения или нет в различных странах – это вопрос сравнительного анализа. Мне представляемся, что значение религиозных мест в индуистских, буддистских и мусульманских областях выше, чем в христианских, несмотря на привлекательность Лурда, Ченстохова (место иконы Ченстоховской иконы Богоматери, Польша – Ю.Н.), Кнока (место паломничества в Ирландии, где по преданию Богоматерь явилась нескольким людям в 1879 году – Ю.Н.), Рима (хотя Рим также и светский символ) и, возможно, некоторых восточных христианских монастырей. В Британии около 10 000 приходских церквей. Большинство из них расположены в средневековых строениях, формируя таким образом часть национальной идентичности даже для неверующих.
Юлия Наумова
Один из важных тезисов теории коллективной памяти состоит в том, что одно и то же место может переживать периоды забвения в памяти нации, а затем в силу исторических обстоятельств (распада страны, смены государственного строя, смены государственной идеологии) становиться важным для общества, его коллективной идентичности. Согласны ли Вы с таким утверждением? Есть ли такие места во Франции, Германии, Великобритании, других европейских странах?
Питер Берк
Мне кажется, идея забвения и воскрешения определенных мест памяти очень полезна для исследования, но найти примеры не так просто. Я подозреваю, что перед тем, как Ирландия стала независимой, Дроэда (портовый город в Ирландии – Ю.Н.) — место расправы, учиненной войсками Оливера Кромвеля – была более мощным местом памяти, чем сейчас, когда страна является независимым государством практически целое столетие. В этом случае может быть очень полезно разграничить официальную и неофициальную память. В польской официальной памяти Катынский лес не упоминался до 1990 года, когда вопрос снова был поднят, но неофициально поляки хорошо знали, что произошло и никогда это не забывали. Мне представляется, что сказанное справедливо и в отношении гражданской войны в Испании. Более важными являются изменения в значении одних и тех же мест, которые происходят по прошествии времени. После Индийского восстания 1857 года, известного индийцам как война за независимость, например, британцы возвели памятник в Дели в память о павших солдатах, которые подавляли восстание. После 1947 года индийское правительство не уничтожило памятник, а расширило список, чтобы включить погибших с двух сторон! Аналогичным образом и с той же целью они перенесли памятники британским правителям и наместникам с улиц в парки.
Юлия Наумова
Можно ли утверждать, что основной вектор исследований коллективной памяти – описание памяти о трагическом прошлом (Холокост, нацизм, коллаборационизм, войны, эпидемии и т.п.), в то время как места памяти, наделенные позитивными смысловыми коннотациями, профессиональных историков интересуют в меньшей степени?
Питер Берк
Я согласен, что трагические и даже травмирующие воспоминания доминируют в большинстве работ о коллективной памяти, но встречаются и довольно важные исследования празднований. Многие статьи в томах Нора как раз и критиковались из-за этого и того, что они не концентрировались на конфликтных местах памяти французской империи в Южной Африке и других территориях.
Юлия Наумова
Нора пишет об одной из форм памяти, доминирующей сегодня – это память меньшинств различного рода, в том числе – наций и народностей, которые в течение длительного периода своей истории были лишены государственной независимости или вплоть до последних десятилетий практически не имели опыта собственной государственности. В связи с этим можно ли говорить о том, что общенациональная память французов, немцев, англичан, русских заметным образом отличается от общенациональной памяти украинцев, поляков, литовцев, болгар и других наций? Поэтому во втором случае память о прошлом, бывшая ранее памятью меньшинства и ставшая основой идентичности нового независимого общества, строится на отрицании официальной истории предшествующего периода, а в первом случае общенациональная память основана на позитивном образе собственной более чем тысячелетней истории, независимой государственности. Согласны ли Вы с таким утверждением?
Питер Берк
Я бы сделал гораздо более сильное, чем вы, разграничение между воспоминаниями наций, которые появляются и исчезают, как например Польша или Ирландия, и воспоминаниями меньшинств, таких как евреи в Германии, мусульмане в Британии и т.д. Мне кажется, что национальные воспоминания особенно сильны в тех местах, где нация утратила свою независимость – поляки и ирландцы печально известны за их долгую память. Я подозреваю, что проигравшие не могут прекратить проигрывать воспоминания снова и снова (пытаясь увидеть, что пошло не так) в то время как победители могут позволить себе забыть. Это утверждение особенно живо подтверждается в воспоминаниях об американской Гражданской войне, которые по сей день гораздо сильнее на юге страны!
Юлия Наумова
Один из важных элементов концепции Пьера Нора – тезис об обострении воспоминаний и связанных с ними мест памяти различных меньшинств (национальных, религиозных, сексуальных и т.д.). Очевидно, что в таких условиях происходит размывание общенациональной идентичности. Можно ли утверждать, что память меньшинств – это всегда отрицание общенациональной памяти? Какие есть защитные механизмы у общества, чтобы сохранить свое единство в базовых, ключевых элементах отношения к прошлому, а, значит, – к настоящему и будущему? Не является ли в таких условиях наиболее важной задачей поиск мест памяти, которые способны консолидировать общество?
Питер Берк
Исследования об идентичности часто сходятся в том, что и в прошлом, и в настоящем многие люди имеют несколько идентичностей – ирландец, католик, европеец, житель Дублина, юрист – все это одна личность. Если это так, то можно ожидать, что в этом случае будут сосуществовать несколько воспоминаний, конфликтующих друг с другом. Поэтому я довольно скептически отношусь к употреблению слова “всегда” в тезисе, что “память меньшинств всегда отрицает общенациональную память”. Я в равной степени скептически отношусь и к предположению, что общенациональная память — это хорошо, и должно поддерживаться, возможно даже за счет местных воспоминаний, международных воспоминаний и т.д. Если национальное сообщество требует консолидации, то изучение его истории в школах, представлении на телевидении и т.д. окажет серьезную помощь, но это должно быть сделано с тактом, без замалчивания конкурентных воспоминаний, без навязчивого национализма, и т.д. Во французской школе возникают вполне очевидные проблемы, когда учитель истории говорит классу, полному иммигрантов – “Наши предки Галлы…” (чтобы донести информацию до иммигрантов, учитель истории может обсудить историю иммиграции в прошлом, объясняя, что норманны пришли из Скандинавии и т.д.). Парадоксально, но честное изложение множества воспоминаний в пределах одного сообщества может способствовать его консолидации!
Юлия Наумова
Эрик Хобсбаум в своей работе 1983 года «Изобретение традиций» утверждает, что монополия на изобретение традиций, в том числе наделения определенных событий в прошлом актуальным для современников смыслом, целиком принадлежит власти. Согласны ли Вы с такой точкой зрения?
Питер Берк
У меня нет сейчас работы Хобсбаума под рукой, но память мне подсказывает: его концепция несколько отличается от Ваших слов, потому что один из его самых убедительных примеров — изобретение Дня Труда профсоюзами в различных странах. В некоторых местах церковь имела возможность канонизировать воспоминания. Возможно, государство и является самым могущественным игроком, но оно не действует в одиночку. Противоречия между официальными и неофициальными, контр-воспоминаниями — довольно распространенное явление.
Юлия Наумова
Согласны ли Вы с утверждением, что память о более древнем явлении в большей степени способна консолидировать нацию, чем память о событиях недавнего прошлого? (Время как критерий для подобного разделения присутствует, например, в известной концепции культурной памяти и коммуникативной памяти Яна Ассмана)
Питер Берк
Воспоминания о давнем прошлом, скорее всего, будут менее яркими и противоречивыми, а, значит, ими будет проще манипулировать, но эта гипотеза нуждается в эмпирическом исследовании, как и все другие интересные гипотезы, выдвинутые в ваших предыдущих вопросах!