что такое право силы
Публикации
РАПСИ публикует текст лекции главы Конституционного суда России Валерия Зорькина на тему «Право силы и сила права». С лекцией председатель КС РФ выступил в четверг в ходе Международного юридического форума в Санкт-Петербурге.
Особенности современной «эпохи перемен»
Одним из главных факторов сегодняшних перемен стала набирающая темп и масштабы глобализация, которая наращивает плотность коммуникаций между странами и регионами и углубляет их взаимосвязанность и взаимозависимость. Глобализация, как и любое значительное явление социальной жизни, имеет позитивные, и негативные аспекты. На позитивных останавливаться не буду – они хорошо известны. А вот среди негативных аспектов я бы выделил то обстоятельство, что глобализация вносит в нашу жизнь колоссальную неустойчивость, обнажающую хрупкость, зыбкость, неопределенность современного мира. Кто-то, поняв все это, начинает вести себя осторожнее, по принципу «только бы не обрушилось». А кто-то цинично стремится использовать эту «хрупкость бытия» в своих интересах.
Уже в начале 90-х годов прошлого века политические аналитики стали интерпретировать ситуацию в терминах теории катастроф. А в первом десятилетии нынешнего века формулировки типа «глобальная турбулентность» и «творящий хаос» проникли и в публичный лексикон действующих политиков. Свой весомый вклад в эти процессы внес и мировой экономический кризис, ставший детонатором кризисных процессов во всех других сферах мировой жизни.
Эти трансформации национальной и глобальной реальности, а также изменение политического языка описания реальности, – давайте честно признаем – вызвали своего рода «концептуальный шок» среди значительной части правоведов. Поскольку никакие действующие правовые доктрины не имели для освоения подобной «турбулентно-хаотической реальности» соответствующего концептуального аппарата.
Нельзя сказать, что мировое юридическое сообщество на описанную ситуацию никак не реагировало. Однако эти реакции пока что не привели к системному переосмыслению национальных и международных правовых систем в соответствии с меняющейся глобальной реальностью.
Я не стал бы ставить в вину юридическому сообществу подобную консервативность мышления. Прежде всего, потому, что юристы в силу специфики их социальной роли обязаны быть консервативными. А кроме того, юридическое сообщество – всегда плоть от плоти общества. И не может избежать дестабилизирующих влияний «турбулентно-хаотических» процессов, происходящих в обществе. И наконец юридическое сообщество той или иной страны всегда глубоко связано с конкретной социокультурной определенного общества и государства, и не может полностью «отряхнуть с ног» эту многообразную систему связей.
Между тем, процесс «турбулентно-хаотизирующей» глобализации оказывает возрастающее социокультурное давление на общество и юридическое сообщество каждой страны. И нередко ставит новые, иногда весьма сложные, философско-правовые вопросы, связанные с проблемой соотношения силы права и «права» силы.
Право и справедливость. Социальная опора права
Эпохи перемен всегда «испытывают на прочность» большинство социально-государственных конструкций. Именно в «эпохи перемен» резко расширяется – и в пределах государств, и в сфере межгосударственных отношений – то пространство конфликтов и коллизий, которое должно быть введено в берега силой права. Причем эти перемены – даже эволюционные, а тем более революционные, – никогда не бывают в полной мере «опережающим образом» освоены средствами правового регулирования.
В этих условиях решающим фактором обеспечения социально-государственной устойчивости является широкая общественная поддержка власти и государства. Без такой поддержки никакой народ и никакое государство «тест на перемены» успешно пройти не могут. И главную роль в этой поддержке играют укоренившиеся в обществе массовые представления о должном, благом и справедливом.
Но эти представления – несмотря на уже довольно далеко зашедшие процессы глобализации – в нынешнем мире по-прежнему очень и очень разные. Думаю, что в споре между заявленными около 20 лет назад концепциями либеральной глобализации по Френсису Фукуяме и взаимодействия цивилизаций по Сэмюэлю Хантингтону наша эпоха склоняется к правоте Хантинтона. Или, точнее, к объективному признанию того, что концепции должного, благого и справедливого в разных социокультурных ареалах мира отличаются очень существенно и не могут быть сведены к неким универсальным парадигмам «справедливого права».
Что это означает? То, что, с одной стороны, действительно существует весьма широкая сфера социокультурных представлений, общих для всего человечества и составляющих «универсальный корпус согласия» в отношении должного, благого и справедливого. И то, что, с другой стороны, в массовом сознании каждого общества существуют сферы исторически, религиозно, социокультурно обусловленного, где эти представления о справедливом и должном оказываются специфичны.
Отсюда следует, что любые юридические новеллы, способные ввести новизну «эпохи перемен» в правовые берега, обязаны соотноситься с моральными нормами социального большинства. Здесь я считаю уместным сослаться на крупнейшего французского социолога Пьера Бурдье. Который подчеркивал, что право и правоприменение может быть эффективным лишь в том случае, если закон и норма его юридического толкования созвучны общественным представлениям о справедливости.
То есть, массовые морально-этические представления, укорененные в религиозной традиции конкретного народа, в его исторической культуре и опыте, в его специфическом менталитете, – это не мелочи, на которые правоустановитель вправе не обращать внимание. Это – сфера таких социальных ценностей, которые не могут быть «отменены» правовыми актами или быстро подвергнуты волюнтаристской «перековке». И, главное, именно в «эпохи перемен», когда неизбежно слабеет система правового регулирования со стороны писаного закона, эта сфера социальных ценностей нередко оказывается ключевым регулятором, спасающим общество и государство от погружения в неправовой хаос «войны всех против всех».
В связи с этим отмечу, что все крупные исторические правовые достижения человечества – Законы Хаммурапи, системы Римского и Магдебургского права, наполеоновский Кодекс, – создавались на основе тех представлений о справедливом, благом и должном, которые были укоренены в массовом сознании, характерном для соответствующей эпохи и соответствующего культурно-исторического ареала. И большинство исторических провалов правового регулирования связано именно с такими катастрофическими разрывами между массовым социальным и формально-правовым долженствованием.
Мне могут возразить, что все это касается лишь обществ, не прошедших этап модернизации. И что учет «ретроградных» социокультурных норм конкретных обществ и государств лишь консервирует архаику и тормозит победное движение глобального человечества к единым для него нормам права и справедливости.
В связи с этим отмечу, что даже в наиболее модернизированных странах нынешнего мира представления о «справедливом праве» отличаются очень сильно. Так, например, большая часть штатов США практикует и не собирается отменять смертную казнь. В скандинавских странах уровень налогообложения богатых, достигающий 70-80% дохода, социальное большинство не считает несправедливым посягательством на священное право частной собственности. А в современной Японии, которую вряд ли можно вывести «за скобки» модернизированного мира, широкой практикой разрешения правовых споров является достижение справедливого согласия сторон не через судебные решения, а на основе убеждения сторон конфликта неформальными группами посредников.
Модернизация и регулирующая роль государства
Многие эксперты утверждают, что одним из главных признаков нынешней «эпохи перемен» является ширящийся под давлением глобализации мировой процесс политико-правовой модернизации. Я разделяю это мнение. Но в то же время не могу не отметить, что при этом модернизация в западной политической мысли почти всегда понимается как вестернизация. То есть, как перенос на почву модернизируемых обществ и государств тех институтов и образцов политического устройства и – что для нас крайне важно – правовых норм и систем правовой регуляции, которые выстроены и применяются в развитых странах Запада.
При этом в подробно разработанных на Западе теориях модернизации практически всегда концептуальным «ядром» и обязательным приоритетом модернизации является создание демократической социально-государственной и правовой системы. То есть, демократия в таких теориях оказывается базовым предварительным условием модернизации. Причем демократизация в этих теориях включает максимальное ослабление государственно-правовой регуляции всех сфер жизни общества.
Хочу подчеркнуть, что я являюсь убежденным сторонником демократического устройства общества и государства. Однако такой упрощенный подход к соотношению модернизации и демократии, признаюсь, вызывает у меня глубокое недоумение.
Прежде всего, такой подход мне представляется глубоко антиисторичным. Авторы подобных теорий модернизации/вестернизации почему-то забывают, что развитые страны Запада шли к своему нынешнему демократическому социально-государственному устройству несколько столетий. И ни одна из них не преодолела движение из традиционного общества в модернизированное одним краткосрочным «прыжком».
Во-вторых, модернизация всех без исключения стран Запада была очень болезненной и кровавой. Этот процесс уже достаточно детально исследован учеными. Которые в целом признают, что, например, успех модернизации в Англии оказался обеспечен свирепостью законов и мощью государственных механизмов, обеспечивавших неукоснительное законоисполнение. Стоит вспомнить и о том, что в нынешней стране «образцового демократического модерна», Соединенных Штатах Америки, полтора века назад для перехода к успешной модернизации понадобилась кровавая гражданская война Севера и Юга.
И это не отдельные случаи. Я не раз задавал вопрос о «демократизации и модернизации» своим зарубежным коллегам. И ни один из них не смог привести пример, когда кардинальная модернизация общества и государства произошла в результате предварительного укоренения институтов развитой демократии. А вот обратные примеры долго искать не требуется. Проведенные в последние десятилетия социально-политические исследования в разных странах мира убедительно показывают, что демократизация и ослабление жесткости регулятивных функций государственно-правовых институтов возникают и упрочиваются только в ходе и в результате успешной модернизации, но не в качестве ее предпосылки. Выразительный пример из этого ряда – «сингапурское чудо» », ставшее, как показывают специалисты, результатом авторитарной модернизации.
Представляется, что миф о благом влиянии ослабления государственной регуляции как предпосылке модернизационных реформ вырос из либеральных постулатов «свободной рыночной экономики». Основой такой – на мой взгляд, ошибочной – мифологизации модернизационного процесса является выстраивание научно некорректной аналогии между «невидимой рукой рынка» и «дремлющей социальной стихией общества». Тому, и другому просто не нужно мешать, и они, мол, сами создадут наилучшее, то есть оптимальное в данных условиях, состояние экономики, общества и государства.
Не буду оспаривать экономическую часть этой аналогии – это за рамками моей профессиональной компетенции. Хотя в ходе нынешнего глобального экономического кризиса большинство крупных экономистов признало, что первоисточником кризиса стало именно чрезмерное доверие к «невидимой руке рынка», которое привело к глобальному дерегулированию базовых финансовых институтов.
Однако в части государственно-правового регулирования общественной жизни оснований для опровержения данной аналогии более чем достаточно. Помимо того, о чем я уже сказал, хочу обратить внимание на очень показательный пример нынешней Ливии.
Ливия до внешнего вмешательства с целью свержения Каддафи представляла собой типичный пример авторитарной модернизации. Там был жесткий авторитарный государственный режим. И одновременно были самый высокий уровень жизни в арабской Африке, развитая система социальной защиты населения, современная система среднего и высшего образования, растущая экономика.
Внешнее вмешательство с целью «свержения авторитарного тирана и установления демократии» – обрушило страну в глубокое средневековье и безгосударственное состояние. А вместо демократической модернизации и правового государства население получило разгул сотен крупных и мелких этноплеменных банд, который уже выплеснулся далеко за пределы бывшей ливийской государственной территории.
Не могу не заметить, что очень похожий процесс «демократизирующего обрушения государственности» за счет внешнего вмешательства сейчас происходит в Сирии и Йемене.
В качестве резюме по данной теме еще раз напомню тот многократно доказанный, начиная с древности, факт, что любое крупное общество слишком сложно и велико для того, чтобы напрямую исполнять многообразные функции политического, экономического, социального, правового регулирования. Это тем более касается современных обществ, представляющих собой социальные организмы невероятной сложности. И это тем более касается обществ, широко открытых глобализирующемуся миру и вдобавок поставившими перед собой амбициозные задачи глубокой модернизации. В таких условиях либеральной идеологемы «государство – ночной сторож» с минимальными функциями – для решения задач развития категорически недостаточно. В таких условиях истинным приоритетом демократизации является не ослабление регулятивной государственной роли, а улучшение правового регулирования во всех сферах социально-государственной жизни. Такое регулирование должно быть умным, осторожным, соотносимым с состоянием, целями и ценностями общества.
Только это, я убежден, позволит демократизировать и совершенствовать государство. Только это может совершенствовать и, в том числе, не побоюсь этого слова, – воспитывать – общество. И только таким путем можно идти к цели создания полноценного правового общества и правового государства.
Государственный суверенитет и международное право
Через месяц исполнится 70 лет со дня основания Организации Объединенных Наций. Безусловная и великая заслуга ООН, которую никто и ничто не в силах умалить – тот факт, что человечество прожило эти 70 лет без большой войны. Безусловная проблема ООН – тот факт, что механизмы организации не позволили предотвратить множество кровавых и трагичных по последствиям локальных войн.
ООН, как следует и из ее названия, и из ее устава, является организацией объединенных наций-государств. То есть она создана и функционирует на основе добровольных решений суверенных государств, которые в рамках ООН объединяют свои усилия для достижения общих целей в глобальном мире. Эти суверенные государства предоставили ООН право принимать решения, затрагивающие национальные интересы всех государств-членов. Вслед за ООН совместными решениями суверенных государств были созданы и другие международные организации, которым было предоставлено право принятия решений, затрагивающих национальные интересы государств-членов.
Такие решения государств, присоединившихся к ООН и другим международным организациям, не могли не поставить вопрос о взаимоотношениях международных правовых актов с национальными правоустановлениями. И я хочу изложить свою правовую позицию по данному вопросу. Которая, отмечу, в целом согласуется с позицией ряда моих коллег из Конституционных судов Европы.
Я считаю, что участие России в различных международных Конвенциях и Соглашениях глобального и регионального уровня никак не означает делегирования на этот уровень той или иной части государственного суверенитета России. Членство в ООН подразумевает объединение, а не делегирование суверенитетов. ООН создавалась именно на основе идеи объединенных наций (United Nations) и объединенных суверенитетов (joint Sovereignties, «pooling» Sovereignties).
Соответственно, участие России в международных Соглашениях и Конвенциях означает лишь то, что Россия добровольно возлагает на себя обязательства, перечисленные в этих международных документах. И оставляет за собой суверенное право окончательных решений в соответствии с Конституцией Российской Федерации в случае спорных моментов или правовых коллизий.
Подчеркну, что положение о приоритете национального права четко записано в российской Конституции. Так, в соответствии с частью 1 статьи 15 нашей Конституции, Конституция России имеет высшую юридическую силу в системе правовых актов. Но одновременно в части 4 той же статьи 15 Конституции РФ записано, что составной частью правовой системы России являются общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры. Что в тех случаях, когда международным договором России предусмотрены иные нормы, чем закрепленные в национальном законе, применяются нормы международного договора. И это обстоятельство нередко рассматривается как коллизия в нашем Основном Законе.
Я убежден, что коллизии нет. В силу верховенства Конституции, международные правоустановления должны интерпретироваться как конкретизация положений Конституции. Но они не могут быть применены, если выходят за пределы заложенного в Конституцию правового смысла. Аналогичные по смыслу решения-прецеденты в отношении конституционной интерпретации международных правовых норм уже известны и широко обсуждаются в мировом сообществе юристов-конституционалистов.
Так, например, Федеральный конституционный суд Германии в нескольких своих постановлениях сформулировал и обосновал правовую позицию «об ограниченной правовой силе постановлений Европейского Суда». Согласно этой позиции, «государство вправе не учитывать решение Европейского Суда в случаях и в частях, противоречащих конституционным ценностям, защищаемым Основным законом Германии». Конституционный суд Австрии по таким же основаниям отверг правовую позицию Европейского Суда. Отметив необходимость учитывать судебную практику и решения ЕСПЧ, австрийский Конституционный суд указал, что не может допустить применения решений и правовых позиций Европейского Суда, которые противоречат принципам Конституции Австрии. Аналогичные решения об отказе признать правовую позицию Европейского суда из-за ее противоречия принципам национальной Конституции приняли конституционные суды Франции и Швейцарии.
Близкие к этому позиции сформулированы также Конституционным Судом РФ (Постановление от 6 декабря 2012).
Конституция и международное уголовная юстиция. Отмечу, что Россия подписала, но так и не ратифицировала Римский Статут Международного Уголовного Суда (МУС). Главная причина – в том, что некоторые его статьи противоречат и Конституции Российской Федерации, и основополагающим международным правовым документам.
Так, согласно ч.1 статье 61 Конституции гражданин Российской Федерации не может быть выслан за пределы Российской Федерации или выдан другому государству. С учетом конституционно-правового смысла понятий высылка и выдача, ратификация Устава МУС Россией требует предварительного внесения изменений в данную статью. А учитывая, что этот запрет находится в главе 2, такое изменение невозможно без принятия новой Конституции!
Далее, в соответствии с Международной Конвенцией 1973 г. о предотвращении и наказании преступлений против лиц, пользующихся международной защитой, в том числе дипломатических агентов, глава государства находится под международной защитой всегда, когда он находится на территории иностранного государства. В то же время Статут МУС в статье 27 указывает на недопустимость ссылки на должностное положение обвиняемого, что предполагает применение Статута к главам государств и правительств, членам правительства и парламента.
Одновременно Статут МУС в этой статье вступает в противоречие со ст. 91 и 98 Конституции РФ, гарантирующим неприкосновенность Президента, членов Совета Федерации и Государственной Думы. Предусматриваемые ч. 3 ст. 20 Статута изъятия из принципа non bis in idem (запрет судить дважды за одно и то же преступление) – противоречат ст. 50 Конституции РФ, не допускающей никаких исключений из указанного принципа. Статья 89 Статута о передаче обвиняемых лиц МУС – противоречит ст. 61 российской Конституции, гарантирующей, что гражданин Российской Федерации не может быть выслан за пределы РФ или выдан другому государству.
Однако я полагаю, что есть и другая причина того, что Римский Статут МУС не подписали и не ратифицировали многие страны мира. Она состоит в том, что эти страны испытывают определенное – и, как я показал, обоснованное, – недоверие к сложившейся системе международного уголовного права.
Эти страны не могут не «примерять на себя» описанные выше и многие другие прецеденты выхода международной уголовной юстиции за пределы своего суверенитета и своей юрисдикции.
Эти страны осознают возможность политизации Суда. Поскольку он вправе по собственному усмотрению решать, какое государство и в каких случаях демонстрирует нежелание или неспособность расследовать преступления и возбуждать уголовное преследование лиц, в них подозреваемых. И поскольку в результате Суд по своему усмотрению определяет правомочность международного вмешательства во внутригосударственные дела.
Эти страны понимают, что, например, МУС может быть использован властью или внутренними оппозиционными силами страны для того, чтобы разрешить в своих интересах внутриполитический конфликт, путем провоцирования этими силами преступных эксцессов и втягивания в этот конфликт международного правосудия. Отметим, что сейчас так действует «постмайданная» Украина, которая не ратифицировала Римский Статут, но сделал официальное заявление о признании юрисдикции МУС.
Страны, не ратифицирующие Римский Статут МУС, не могут не видеть – а в современном информационно-прозрачном мире все тайное очень быстро становится явным – что некоторые решения международных Судов принимаются на фоне мощной информационной войны против политических лидеров одной из сторон конфликта, с отчетливым предварительным «обвинительным уклоном» в отношении этой стороны, а также с использованием фальсифицированных доказательств обвинения, то есть в духе политики «двойных стандартов».
В этом смысле особые опасения вызывает практика международных Судов по внедрению правовых новелл, выходящих за рамки международного права и получающих в решениях этих судов как бы прецедентную легитимацию. Такая практика вызывает обоснованные подозрения в том, что она будет использоваться внешними силами, способными оказать скрытое давление на суды, для устранения с политической сцены неугодных государственных лидеров и внутриполитических трансформаций «мешающих» стран.
Наконец, анализ Уставов и опыта действий существующих международных Судов показывает, что безусловное признание их юрисдикции почти всегда означает не только правовой конфликт с Основным законом соответствующей страны, но и отказ от применения важнейших принципов Основного закона. То есть, добровольное изъятие в пользу международного суда важных элементов национального правового суверенитета.
Такой подход к универсализации международного уголовного права, конечно же, для многих стран, в том числе для России, представляется неприемлемым. Поскольку он ведет к подрыву фундамента международного права – принципа суверенности государства-нации и принципа создания ООН как объединения, а не изъятия суверенитетов.
Право силы и сила права // Зорькин и реальность
Право силы, сила права
28 мая Председатель Конституционного Суда России Валерий Зорькин вышел к участникам Петербургского Международного Юридического Форума, собравшимся в грандиозном амфитеатре здания Главного Штаба, чтобы прочитать им лекцию, которую он назвал «Право силы и сила права». Он стоял на сцене, представлявшей собой античный портик темно-серого цвета с дорическими колоннами. Спереди сцена была оформлена большой надписью на латыни «Magna est veritas et praevalebit». В переводе на русский она звучит так: Правда сильна и она победит.
Лекция традиционная: перед этой же аудиторией и примерно о том же Валерий Зорькин выступал и в прошлом году. Как и тогда, речь шла о том, что у российского права, как и у самой России, «особый путь» и что западные лекала к нему применять нельзя. Как обычно, Зорькин упоминал известное дело Маркина и указывал на необходимость охраны суверенитета России от посягательств со стороны международного права. Но что-то в этой лекции выходило за рамки обычного выступления председателя Конституционного суда или написанной им статьи. Это что-то было крайне трудно уловить за гладкостью суконного юридического языка и провокационной яркостью его замечаний об австрийских участниках Евровидения и украинских событиях. Лишь затем, когда появился полный текст его речи, стало ясно, что же так изменилось. Впрочем, то же самое можно было уловить и в выступлениях других высоких должностных лиц, деливших с ним одну сцену, с фразой о правде по нижнему краю. Напомним, главная тема Форума в этом году была сформулирована следующим образом: «Перемены и миссия права». Так вот, все они говорили о переменах, и говорили о них правдиво, насколько это позволительно государственным деятелям их ранга в ныне существующем государстве.
В Конституционном Суде принято писать тексты таким образом, чтобы они имели минимальное практическое значение, поэтому они изобилуют многозначными и осторожными формулировками, а выводы представлены в виде тонких намеков. Составляя текст лекции, Валерий Дмитриевич от этих принципов не отступил. Однако, представленный в виде сжатых тезисов, он дает почву для серьезных размышлений и дискуссий. Более того, его лекция в некоторых своих фрагментах поражает своей честностью и откровенностью. Так, председатель Конституционного Суда заявляет, что российское общество расколото и что раскол этот носит системный характер, что общественный договор, на котором основывается Конституция, разрушен. Он также отмечает традиционализм и неразвитость российского общества, значение молчаливого большинства, биосоциальную природу сакральности и необходимость движения России в сторону модернизации. Есть в этой лекции и любопытные противоречия, касающиеся, к примеру, оценки права на вооруженное восстание, а также права на вооруженное подавление восстание, меняющиеся в зависимости от предложенных обстоятельств. Но, что самое главное, в лекции прочитывается предчувствие грядущих перемен, ощущение неизвестности впереди, и беспомощности перед этой надвигающейся неизвестностью.
О переменах
Мир переживает период хаоса и турбулентности, вызванный глубинными изменениями исторического масштаба.
Перемены в мире идут так быстро, что право за ними не успевает. Это означает выход внутригосударственных и мировых процессов вообще за рамки какого-либо правового поля, то есть туда, где действует так называемое «право» силы.
О социальном основании права
Универсальных норм права не существует.
Право определяется социальным большинством.
Социальное большинство руководствуется морально-этическими и религиозными представлениями, которые носят массовый характер.
По мере модернизации право любого общества теряет свои социокультурные особенности и ограничения.
Но универсальных подходов к праву нет и среди наиболее развитых стран.
[Россия не относится к числу развитых стран и потому имеет собственные представление о праве, которое необязательно должно соответствовать западным аналогам, и в этом заключается отечественная «сила права» ]
О правах человека
Права человека – порождение индивидуализма.
Индивидуалистские общества не способны объединяться под лозунгом «Отечество в опасности».
Права индивида напрасно противопоставляются правам общества, а само общество незаслуженно считается явлением аморфным и неопределенным.
Судьба любых перемен находится в руках молчаливого большинства.
Акция «Я-Шарли» была организована государством, не была поддержана большинством, расколола французское общество и резко ослабила социальную поддержку власти.
Российское общество расколото.
Раскол российского общества возник из-за того, что оно базируется на традиционализме, и навязанное ему право разрушает свойственные традиционалистскому обществу запреты.
Христианские ценности – это ограничения человеческих инстинктов, которые и сформировали человека, и его освобождение означает конец общества.
Отказ от освященных религией социобиологических императивов раскалывает общество и изменяет фундаментальные антропологические характеристики человека
Социальная норма – это то, что способствует сохранению, а не разрушению общества.
Разрыв между социальной нормативностью общества, с одной стороны, и пропагандируемыми, а также реальными изменениями, с другой стороны – формируют раскол.
[От перемен нельзя отказаться, но их можно контролировать, а пропаганду изменений – ограничить. Только так можно обеспечить «силу права» в ходе неизбежных перемен.]
Модернизация и регулирующая роль государства
В основе нынешней эпохи перемен – модернизация, понимаемая как вестернизация, в ходе которой право и другие институты переносятся из развитых стран Запада в развивающиеся.
Базовым предварительным условием такой вестернизации является демократизация.
Демократизация в рамках вестернизации означает ослабление роли государства в жизни общества. Такой подход антиисторичен.
Традиционное общество не способно построить демократию в короткий срок и мирным путем.
В Соединенных Штатах Америки для перехода к успешной модернизации понадобилась кровавая гражданская война Севера и Юга.
В традиционных обществах возможна лишь авторитарная модернизация. Лучший пример – «сингапурское чудо».
Ливия до внешнего вмешательства с целью свержения Каддафи представляла собой типичный пример авторитарной модернизации. После свержения Каддафи ливийское общество разрушилось.
Путь к модернизации лежит не через минимизацию государственного регулирования, а через его улучшение. При этом государство должно воспитывать общество.
Только путем авторитарной модернизации можно идти к цели создания полноценного правового общества и правового государства.
[Российское общество – неразвитое и традиционалистское, и его модернизация по западным образцам приведет к гражданской войне. Авторитаризм в России – это «сила права»]
Государственный суверенитет и международное право
ООН и другие международные организации созданы суверенным волеизъявлением государств.
Россия участвует в международных соглашениях и конвенциях на добровольной основе, и поэтому оставляет за собой последнее слово в случае, если ее законодательство не соответствует международно-правовым инструментам.
Позиция российского Конституционного Суда, выраженная в деле Маркина, аналогична правовой позиции Федерального конституционного суда Германии об ограниченной правовой силе постановлений Европейского Суда,[1] а также позициям Австрийского, Французского и Швейцарского высших судов.
[Россия не одинока в своем стремлении ограничить пределы юрисдикции Европейского суда по правам человека, такую же позицию занимают и ведущие европейские государства. Нерушимость государственного суверенитета России перед лицом Европейского Суда по правам человека – это «сила права»]
Конституция и международное уголовная юстиция
Россия не ратифицирует Статут Международного уголовного суда, потому что его положения о выдаче обвиняемых в международных уголовных преступлениях государственных должностных лиц идут вразрез с Конституцией и положениями конвенций о судебном иммунитете государственных лиц.
Еще одна причина нежелания ратифицировать Римский Статут – политизация Международного уголовного суда и «обвинительный уклон» в деятельности международных уголовных трибуналов.
Злоупотребления в деятельности международных уголовных трибуналов становятся возможными в связи с тем, что не существует четкого соотношения между основополагающими принципами международного права. Кто-то может сказать, ч то важнее суверенитет, а кто-то – что важнее права человека и право наций на самоопределение.
[Российские власти понимают, что в случае ратификации Римского Статута руководство страны может оказаться под угрозой уголовного преследования в международном органе, который, по их мнению, не отличается объективностью. С точки зрения России, деятельность международных уголовных трибуналов – это сфера «права силы», а Россия недостаточно сильна для игры на таком поле]
О вмешательстве международного сообщества в дела суверенных государств
Вмешательство международного сообщества в дела суверенных государств возможно в случае вопиющих нарушений прав человека, однако важно определить принципы, механизмы и процедуры такого вмешательства.
Такие принципы и механизмы в международном праве прописаны недостаточно.
Опыт военного вмешательства государств с санкции Совета Безопасности ООН – негативный.
Военное вмешательство без санкции ООН недопустимо.
Аргументы о том, что Совет Безопасности не эффективен и предложения лишить его постоянных членов права вето безосновательны.
Затрудненность получения санкции Совета Безопасности на применение силы – это хорошо, потому что в противном случае применение силы с санкции Совета Безопасности стало бы абсолютно нелегитимным и подорвало бы авторитет ООН.
[Применение силы в современном международном праве – это сфера «права силы». Совбез ООН, неспособный зачастую предоставить санкцию на применение силы, только благодаря этому и остается в рамках «силы права». А применение силы всегда было и будет «правом силы».]
Право и ситуация вокруг Крыма. Принцип территориальной целостности государства и принцип равноправия и самоопределения народов
Крым перешел под российскую юрисдикцию в определенных политических условиях: поддержанного Западом антиконституционного государственного переворота в Киеве, который украинская власть могла и должна была пресечь, и прихода к власти националистов, испугавших крымчан.
Россия не повлияла на волеизъявление крымчан, поскольку телефонный опрос населения Крыма, проведенный украинской компанией при поддержке канадского фонда, показал, что 82 процентов респондентов полностью поддерживают присоединение к России.
Принцип территориальной целостности государств не применим к ситуации с Крымом, потому что границы государств, образовавшихся после распада СССР, были установлены поспешно и необдуманно.
В ситуации с Крымом важно, что право абстрактно, а история – конкретна.
В случае конфликта принципа территориальной целостности и принципа самоопределения выбор должен делаться в пользу того варианта решения спора, который связан с наименьшими ущемлениями прав человека.
Если народ выразил свое волеизъявление мирным путем в надлежащих политико-правовых формах, то международное сообщество обязано такое волеизъявление признать.
[Поскольку никакого четкого ответа на вопрос о соотношении права территориальной целостности и права на самоопределение в международном праве нет, Россия воспользовалась «правом силы» и присоединила Крым. И в этом нет ничего плохого]
Об антиконституционной смене государственной власти
События после указа Ельцина № 1400, когда исполнительная власть грубо применила силу против представительной власти, не подчинившейся указу – первый прецедент грубейшей ломки формирующегося конституционного права, из которого затем проросли технологии «цветных революций».
Те, кто ратуют за принципиальные изменения в Конституции, недооценивают ее огромный и далеко не исчерпанный правовой потенциал.
Конституционная реформа лишь усилит существующий социально-политический раскол.
Следует заниматься созданием базы для реального общественного согласия. А для этого надо прежде всего понять, на каком повороте новейшей истории страны мы упустили шанс на создание более справедливого общества.
В период перестройки я, как и многие тогда, я недооценил глубину латентного на тот момент социально-политического раскола в обществе.
Противопоставляя себя Западу, нужно помнить, что именно право, сложившееся на Западе, составляет причину его благополучия.
[Россия находится в отчаянном положении, глубинный социально-политический кризис разрушает ее правовую систему, и для того, чтобы вернуться к «силе права», требуется полномасштабная перезагрузка развития всего общества]