Что такое фунт плоти
Фунт плоти от Рэдфорда
06.01.2005
Редактировать статью
Споры на эту тему ведутся так давно, что стали вполне органичной частью шекспировской биографии. Кто он, еврей-ростовщик, требующий с должника «фунт плоти», — злодей или жертва. Жаркими дебатами на эту тему непременно сопровождались все постановки «Венецианского купца». Что же хотел сказать отец современной драматургии своим произведением? Может, он, чего доброго, антисемитизм «воспевал». Или, наоборот, отрицал. Как бы то ни было, не так давно появилась возможность открыть еще один раунд обсуждения «еврейского вопроса» в творчестве великого английского поэта. И возможность эта предстает перед нами в виде очередной версии «Венецианского купца» со знаменитым Аль Пачино в главной роли.
Фильм начинается на манер «Звездных войн» — по экрану проплывают строчки, рассказывающие предысторию событий, которые вот-вот будут продемонстрированы уважаемой публике. Причем, упоминается там и о том, что «в XVI веке антисемитизм был одной из повседневных реалий общественной жизни». Что немедленно подтверждается сценой погрома, в ходе которой мы можем лицезреть разъяренных английских граждан, с энтузиазмом предающихся сбрасыванию с моста попавшегося под горячую руку еврея. То, что режиссер Майкл Рэдфорд (Michael Radford) отнюдь не стремился снять антисемитскую ленту, становится понятным буквально с первого кадра. Тем не менее, две проблемы все же возникают. Первая — особенности игры актеров. Вторая — сам характер постановки.
Сомнений быть не может: Шейлок — скряга и негодяй, обуреваемый алчностью и беспричинной жаждой мести. Вот только жадность рассматривается не как его, Шейлока, личное качество, но как отличительная черта, присущая всем евреям. Образ еврея-ростовщика дополнен ну просто безудержным желанием денег. Шейлок представлен как человек, буквально помешанный на мешках, набитых деньгами. Его дочь, сбежавшая с возлюбленным-христианином, прихватывает отцовские деньги. И ростовщика гораздо больше заботит судьба пропавших монет, нежели судьба предавшей его непутевой девицы.
В те времена евреям запрещалось владеть хоть каким-то ремеслом. Естественно, многим не оставалось ничего кроме как заниматься ростовщичеством. И в случае с Шейлоком драматург постарался на славу, написав карикатурнейший из собирательных образов еврея… А что с жаждой мести? Шейлок и сам признается, что это чувство, опять же, присуще его соплеменникам, цитируя древнееврейские тексты: («Око за око…»). И эта черта проявляется в случае с Антонио. Еврей, возжелавший взять у христианина кусок плоти, безусловно, пытается отомстить за многочисленные погромы, кровавые наветы и гонения. Рэдфорд волен сколько угодно отвлекать внимание зрителя прекрасными костюмами, выполненные в духе того времени, но вот главное у него так и не получилось — смягчить впечатление о Шейлоке, жадность которого по-прежнему подается как черта сугубо еврейская: «Поклялся я Святой Субботой нашей, что получу по векселю сполна».
Задумав постановку «Венецианского купца», Майкл Рэдфорд, несомненно, желал показать Шейлока в лучшем свете. Увы, не сработало. Ведь по пьесе получается, что если Антонио, Бассанио и другие персонажи и ведут себя непорядочно, то поступают так исключительно потому что они, хоть и христиане по вероисповеданию, являются всего лишь нечестивыми людьми. А вот Шейлок — совсем другое дело! Всем своим поведением он в очередной раз доказывает, что каким бы замечательным человеком ни был отдельно взятый еврей, скупость, спесивость, жажда мести и корысть станут его неотъемлемыми качествами — чего еще с еврея взять-то. Вспомните, как после разговора с Антонио ростовщик обращается к своему другу Тувалю, предлагая продолжить обсуждение ситуации с возвращением долга «в нашей синагоге»?
В конце концов, находится оправдание и для Шейлока. Но, честно говоря, оно мало что меняет. Шейлок не раз приводит примеры ненависти христиан к иудеям и заявляет, что жажду крови способны испытывать и евреи.
Кстати, декорации и музыкальное сопровождение фильма зачастую говорят лучше самих слов. К примеру, Джессика, дочь Шейлока, обитает в доме отца в мрачной, неуютной комнатушке. Сбежав с любовником и приняв христианство, она мгновенно предстает перед нами во всей красе — молодая, влюбленная, окруженная красивыми вещами. Такой поворот событий ненавязчиво говорит о том, что счастье, смех и любовь суть вершины, доступные лишь христианам. Еврейскому же гетто, очевидно, суждено погрязнуть в горечи, злобе и унынии. И дело даже не в том, что тема антисемитизма должна стать для сценаристов и режиссеров неприкасаемой. Напротив, антисемитизм просто-таки необходимо освещать, но делать это следует красиво. У Майкла Рэдфорда почти получилось. Почти.
В одном из многочисленных интервью режиссер отметил, что эту картину следует понимать в свете последних событий, связанных с конфликтом исламского мира и мирового сообщества. Возникает логичный вопрос: а при чем тут евреи. Может быть, Рэдфорд подумал, и решил, что современное поколение уже «наелось» Холокостом и преподнес антисемитизм в качестве примера межрасовой ненависти в принципе. А что — глядишь, и сработало бы, будь Шейлок не евреем, а, допустим, представителем племени инков или, на крайний случай, римлянином. Грубо говоря, прием бы прошел, если бы евреи вымерли как народ. Но евреи-то живы! Значит, к сожалению, антисемитизм налицо.
Чему может научить фунт плоти в кармане
Когда-то, в не столь отдаленном прошлом, мы были молодой лондонской парой с двумя маленькими детьми. Как большинство лондонских пар с маленькими детьми, мы задыхались от бремени ипотечной ссуды, и мечтали – но знали что никак не сможем – дать детям частное образование. Я работала дневными и ночными сменами на БиБиСи, и у меня абсолютно не было времени давать детям дома то, чего они не добрали в школе. Решение пришло в тот момент когда я узнала, что в классе моей прекрасной дочки Маруси – рыжеволосой принцессы со сверкающими как топазы голубыми глазами – мальчик накАкал на стул.
Местная государственная школа в буржуазном районе Лондона Патни, где мы тогда жили, была неплохой, но два мальчика-двойняшки из близлежащей муниципалки, в классе дочки, не поддавались дисциплине. То один вставал и ходил по классу во время урока, то другой катался по полу когда ему делали замечание. В один прекрасный день один из них просто снял штаны и накакал на стул: долго хотел в туалет, его рудиментарные коммуникационные навыки не позволили ему поднять руку и попроситься в туалет, и в последний момент он спас ситуацию – вернее свои школьные штаны.
Я не могла вынести, что моя рыжеволосая принцесса учится в одном классе с, как мне тогда представлялось, животным. «Все, уезжаем во Францию!» заявила я дома, «там отличное образование, а частные школы в десять раз дешевле чем в Англии, едем!»
Моему маленькому Ване было тогда 3 года, и он только начал говорить на двух языках, русском и английском (двуязычные дети начинают говорить позже). Каждый день, подходя к зданию начальной школы, мы слышали крики: «Стоять! Выходить! Отвечать! Молчать!» Зам. директора начальной школы мадам Куталь дисциплинировала малышей. Через пару дней в Омброзе Ваня замолчал. Испугался мадам Куталь? Оказалось, пока он молчал, он строил лингвистические неврологические связки в своей прелестной голове для французского языка, и через полгода бегло заговорил на всех трех. В школе от него ожидалось чтобы в три c небольшим года – пока его сверстники в Англии сидят на полу и хлопают в ладоши – он выучил таблицу умножения и 16 спряжений французских глаголов. “Il est lent aux niveaux d’acquisition“, медленно усваивает, говорил мне директор школы месье Варэн. Я видела, что учить таблицу умножения Ваня был неготов. Мой живенький трехлетний стрелец приходил домой с потухшими глазами, и убегал от меня по коридору когда я предлагала повторить глаголы.
Тем временем Маруся вернулась из школы домой в новом пальто с жирным пятном на кармане. На следующий день пятно немного выросло, через день еще больше – казалось оно живет своей жизнью. В пятницу я засунула руку в карман и вытащила оттуда что-то неприятно-влажное. Это было … пережеванное мясо, за неделю в кармане набрался целый фунт плоти лионской коровы. Оказалось мою дочку, вегетарианку, месье Варэн заставлял есть мясо! Чтобы его не проглатывать, она складывала мясо в карман пальто.
Однажды на родительском собрании месье Варэн сказал мне, что Маруся хорошо успевает по тем предметам, которые ей нравятся. «Теперь ей нужно научиться успевать одинаково по всем предметам» сказал он, сопроводив слово «всем» жестом, горизонтально рассекающим воздух правой рукой. Как будто бы ударом руки он хотел уровнять всех построившихся в линейку детей, кто повыше – отрубить головы для единообразия, кто пониже – вытянуть! В этот момент я осознала что именно это – единообразие – и есть основной принцип французского образования; а индивидуальность, таланты и склонности наших детей отсекаются раз и навсегда, решительным взмахом руки директора.
На этом жесте эксперимент с французским образованием наших детей был закончен.
Маруся в первый день вернулась домой расстроенной и сказала: «Мы проходили сложный текст и меня спросили : ‘Что ты думаешь?’ Я не знаю что думать, мне не продиктовали». Во Франции ее учили заучивать наизусть чужие мысли, надиктованные в цветокоординированную тетрадь. Но постепенно Маруся стала развиваться. К тому моменту когда во втором триместре она изучала «Венецианского купца» Шекспира, она была готова самостоятельно мыслить. В классе дошли до сцены во дворце Дожа, когда еврей-ростовщик Шейлок потребовал фунт плоти Антонио. Антонио одолжил деньги у ростовщика под залог фунта своей плоти. Одолжил не для себя а для друга, и был во всем симпатичным человеком, но только антисемитом, и многие годы унижал Шейлока. Когда он вовремя не вернул деньги, Шейлок, чтобы отомстить наконец за все пережитые унижения, потребовал свой залог, фунт плоти Антонио. Тут в действие вмешались силы, которые спасли Антонио. Домашнее задание было следующим. Представив себя репортером, внимательно изучить сцену во дворце Дожа, и написать репортаж о ней в две газеты – христианскую и еврейскую.
Еврейскую газету Маруся назвала «Звезда Давида», с заголовком: «Один из наших братьев, еврей-ростовщик, унижен и разорен!» Христианская газета называлась «Венецианский Иисус», с заголовком «Несчастный христианин чуть не лишился фунта собственной плоти – из-за еврея!». Домашнее задание стало таким сильным стимулятором ее творческого начала, что Маруся не остановилась на статьях; она пропитала кусок ватмана спитым чаем, подпалила углы спичкой, и когда он стал похожим на старинный свиток, сделала из него две газеты. Так литература и художественное творчество соединились в одном школьном проекте.
Чему учит такое образование? «Лицемерию», сказал как-то один из моих клиентов. Но на самом деле либеральное английское образование, в отличие от французского заучивания, учит детей самостоятельно мыслить, и понимать что на одно и то же событие существует много разных точек зрения. Для своих детей я хочу именно этого – чтобы они умели мыслить самостоятельно, уважали другие точки зрения и ничего не принимали на веру без фактов и доказательств.
Фунт плоти
© И. Иванов, перевод, 2016
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016
Моей маме, перед которой я в вечном долгу
Эта книга никогда не появилась бы без любви, поддержки и ободрения очень многих людей.
Прежде всего я искренне благодарю свою семью, в особенности маму. Мои пристрастия (правильнее было бы их назвать «залипаниями») менялись с лихорадочной скоростью и завидным постоянством. Мама встречала их с выпученными глазами, и тем не менее все это время, пока меня бросало из стороны в сторону, она была моей личной группой поддержки. Пока я писала этот роман, мне не раз казалось, что все идет наперекосяк и кончится ничем, хотя потом оказывалось с точностью до наоборот; пока я с головой зарывалась в правки и паниковала, что книгу никогда не издадут, мама постоянно была рядом, успокаивая меня и уверяя, что все получится. Ты всегда была и останешься моей героиней. Я люблю тебя.
Салли, Риан, Бэбс, Айрин, Никки, Каро, Сэш и Лайза, мои дорогие принцессы и фанатки компьютерной игры PAW. Кто бы мог подумать? Вы постоянно поддерживали меня, пока я корчилась в муках творчества. Я по три раза в месяц (иногда реже) отправляла вам новые главы, и вы терпеливо и добросовестно их читали. А наши затяжные обсуждения по скайпу? Наконец, наша встреча в Манчестере, когда я обрадовала вас известием, что «Фунт плоти» все-таки будет опубликован? Такое не забывается. Вы восхитительные женщины и потрясающие подруги. Мне крупно повезло в жизни, что вы есть у меня.
Следующая охапка благодарностей – моей удивительной сетевой семье: Стеф, моей королеве вычитывания, Ким, моей милой зануде, Афийе, моей маленькой близняшке, Лорен, моей дорогой очаровашке. Огромное спасибо Таре Сью-Ми за бесценные советы и поддержку, Дж. М. Дархауэр – за вдохновляющие слова; спасибо Лив, Лоре, Роуз… Я бы могла продолжить этот список. Наверное, я жуткий везунчик, раз вас у меня так много. Благодаря вам, вашему энтузиазму, те части романа, где я буксовала, стали гораздо читабельнее, а казавшиеся мне удачными сделались еще лучше. Считаю своим долгом поблагодарить каждого читателя, рецензента, блогера, всех тех, чьих имен я даже не знаю, но кто своими постами, репостами, ретвитами, «лайками», всевозможными компьютерными приколами так или иначе продвигал мой роман «в народ». Моя любовь к вам не имеет границ. То, что роман вышел, далеко не в последнюю очередь и ваша заслуга. Я и представить не могла, как много тех, кто верит в меня и мое писательство. В своих ответных реакциях я далеко не всегда бывала терпеливой и доброжелательной. Спасибо, что выдерживали меня всякую: хорошую, плохую и отвратительную. Я горда вами и почла бы за честь познакомиться с каждым. Угощение – за мой счет.
Вот я добралась и до тебя, моя пенсильванская родственная душа Рейчел. Мой ангел-хранитель. Кажется, только вчера я сидела за твоим компьютером и выстукивала пролог к «Фунту плоти». Кто бы мог подумать? Девочка моя, мы прошли с тобой долгий путь, и моя любовь к тебе столь же сильна, как и в тот день, когда я получила по электронной почте и прочла твою рецензию. Твои творческие способности и твой солнечный характер очень дороги мне. Ты удивительная подруга с удивительной семьей, и я жду не дождусь, когда вновь смогу провести с тобой лето, смеясь взахлеб.
Продолжаю благодарить. На очереди – Лорелла Белли, мой литературный агент, усерднейший человек в литературном мире! Работа с вами была удивительным путешествием. Случалось, положение дел выглядело очень паршивым, но вы никогда, ни одним словом не заставили меня усомниться в себе. В моменты, когда я была готова все бросить и сдаться, вы не теряли надежды. Таких доброжелательных людей, как вы, надо еще поискать. Я буквально благоговею перед вашей верой и готовностью бороться. Без этих ваших качеств роман по-прежнему оставался бы моей мечтой. Спасибо вам огромное за все, что вы делали и продолжаете делать по части продвижения книги и по отношению ко мне. И вам огромное спасибо, мой американский соагент Луиза Фьюри. Я неизменно улыбаюсь, вспоминая вашу любовь к героям романа. Вы просто скала. О таких закадычных подругах можно только мечтать.
Искренне благодарю Микки Ньюдинг – моего издателя, бесподобнейшую из бесподобных женщин. У вас поистине терпение святой, иначе бы вы не вынесли столько моих бзиков!
Огромное спасибо удивительным командам издательств «Simon & Shuster» и «Gallery Books». Вы поверили в меня и в мой роман и помогли превратить мечту в реальность.
Наконец, спасибо тем читателям, кто терпеливо дочитал до конца мой длиннющий список благодарностей. Угощайтесь печенюшками «Орео» и кока-колой. Вы это честно заслужили.
Фунт плоти, что я требую, купил я
Не дешево; он мой, хочу его!
У. Шекспир. Венецианский купец, акт 4, сцена 1
Торопливый звук их шагов перекликался с лихорадочным биением ее сердца. Отец крепко, почти до боли, сжимал ее руку. Короткие ноги девятилетней девочки не поспевали за широкими отцовскими шагами. Она была вынуждена почти бежать, что и делала. Никогда еще она не видела отца таким: с плотно сжатыми губами и сердитыми, мрачными глазами. Совсем как небо у них над головой. Обычно, гуляя с ней, отец беззаботно улыбался. Сегодня его словно подменили. Она была уже не в том возрасте, когда на все неожиданности реагируют слезами, однако сейчас ей ужасно хотелось зареветь.
Звук за спиной заставил ее обернуться. Она увидела пятерых, чьи лица скрывали капюшоны. Они только что вывернули из переулка и теперь стремительно приближались. Как дикие звери, преследующие добычу. Отец шел быстро, но они нагоняли.
От страха у нее одеревенела шея. Отец ей что-то говорил. Наверное, успокаивал, чтобы не боялась. Неожиданно речь оборвалась: отца ударили в спину, и он распластался на тротуаре, уронив и дочь. Она разом потеряла представление, где верх и где низ. Саднили коленки, ушибленные о бетонный тротуар. Едва подняв голову, она закричала: отца били бейсбольной битой по затылку. Его ударили дважды, и дважды она слышала странный глухой звук.
Окружив отца, нападавшие громко и грубо требовали у него бумажник. Сквозь какофонию их голосов до нее долетал отцовский. Отец велел ей бежать отсюда. Его избивали, он просил, умолял ее бежать. У нее вдруг заледенели ноги. Как отец может просить ее убежать? Ведь она должна ему помочь, спасти его! Ее лицо было мокрым от слез. Она что-то кричала, и ее голос напоминал писк маленького испуганного зверька.
Отца ударили в висок. Он стал оседать, потом упал. И тогда она рванулась к нему, но ее схватили за руку и потащили в противоположную сторону. Она облегченно всхлипнула, думая, что это полицейский или кто-то из охранников отца. Но тащивший был ненамного выше ее. Его лицо тоже закрывал грязный черный капюшон.
Незнакомец поволок ее прочь от места, где избивали ее отца. Она кричала и вырывалась, умоляя отпустить ее. Он шипел на нее из-под капюшона, требуя заткнуться. Неужели этот наглец не понимает, что отец нуждается в ее помощи? Если она сейчас же не поможет отцу, его забьют насмерть. Однако незнакомец продолжал тащить ее по улице. Так они одолели пару кварталов. Незнакомец втолкнул ее в дверь расселенного, пустого дома. А с места, где остался ее отец, теперь слышались револьверные выстрелы.
Елифёрова М. Е.:Телесность и метафора плоти в «Венецианском купце»
М. Е. Елифёрова
Телесность и метафора плоти в «Венецианском купце»
Шекспировские штудии VII: Сборник научных трудов. – М.: Изд-во МосГУ, 2007 – 45-55.
http://www.willmshakespeare.com/sc/component/content/article/214?ed=1
В одном из писем Б. Ф. Егорову Ю. М. Лотман пишет о цензурных проблемах со своей статьёй: «Доколе меня будут ре- и перерецензировать? Сколько ещё фунтов моего прекраснейшего мяса Вам надо, о Шейлок из «Библиотеки поэта»?» 112
Лотман цитирует «Венецианского купца» по переводу Т. Л. Щепкиной-Куперник.
Между тем оригинальное flesh – не совсем «мясо». Это слово является синонимом «мяса» только в составе зоологического термина flesh-eating («хищный», более архаический вариант – «плотоядный» в прямом значении этого слова, т. е. «питающийся мясом»). В остальном же оно имеет совершенно особую семиотическую нагрузку, отличную от нейтрального meat («мясо как вещество»). Flesh включено в два важных пласта коннотаций, связанных друг с другом: религиозный и сексуальный. В King James Bible слово flesh абсолютно чётко соответствует слову «плоть» Синодального перевода, которое реализует оба эти контекста.
For the fend and thi flessh folwen togidere
В нашем переводе – «Плоть с преисподней повенчана, знай» 113.
Но в эпоху позднего Ренессанса и барокко flesh получает снисходительную или нейтральную оценочность как синоним чувственной любви. Одновременно усиливаются эротические коннотации: это слово может выступать как прямое метонимическое обозначение пениса (Шекспир, сонет 151; Дж. Донн, To His Mistress Going to Bed). «Прекраснейшее мясо» в переводе звучит как стилистический изыск: не то откровенно людоедская ирония, не то неуклюжая попытка Шейлока – по привычке льстить – польстить даже тому, кого он ставит в безвыходное положение. В оригинале же стоит просто fair flesh – сочетание двух наиболее банальных слов… в любовной лирике английского Ренессанса и барокко. Шекспир сам постоянно употребляет их в сонетах (например, в сонетах 18 и 23 слово fair использовано по три раза), хотя и раздельно:
называет, напротив, в цикле, относящемся к «Смуглой леди», плотская природа человека воспринимается как досаждающая помеха в отношениях.
«Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было все-таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он все понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.)» («Война и мир», т. 1., гл. X)
Более приземлённый персонаж (Денисов) комментирует ситуацию:
«Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца’я влюбился».
Во второй половине XIX в. этот платонический эротизм вытесняется в маргинальные субкультуры, например, институтов благородных девиц (см. романы Л. Чарской, героини которых выбирают себе объекты обожания среди сокурсниц). Но в XVI в. он был актуальным феноменом – это было не что иное, как попытка поставить христианскую любовь на светскую основу и превратить её из любви-сострадания в любовь-восхищение (как достоинствами личности любимого, так и его физической красотой). Немалый свет на этот феномен проливают работы Джордано Бруно, которые мы здесь не рассматриваем за неимением места (заметим только, что в Англии шекспировского времени Бруно был известен вовсе не как новатор в астрономии, а как друг Филипа Сидни и оригинальный пропагандист идей неоплатонизма).
Синьор Антонио, много раз и часто
В Риальто поносили вы меня
Так; но теперь, как видно, я вам нужен.
Что ж! Вы ко мне идете, говорите:
«Нам нужны деньги, Шейлок». Это вы,
От своего крыльца? Вам деньги нужны!
Что ж мне сказать вам? Не сказать ли мне;
«Где ж деньги у собак? Как может пес
Давать взаймы три тысячи червонцев?» (Пер. Т. Щепкиной-Куперник)
– то, что его не любят.
Не стоит ли за этим нечто большее, чем стремление причинить вред противнику? Будучи не в состоянии затронуть сердце Антонио в переносном смысле, Шейлок в отместку пробует сделать это в прямом смысле.
3) Шекспир вплетает в основной сюжет линию, которой не было в сказочном источнике – любовную. Речь идёт не только о сватовстве Басанио к Порции (которое в итоге и послужило завязкой для всей истории с долговым обязательством). Весь фон «Венецианского купца» окрашен эротизмом: Порция и Нерисса в начале I акта рассуждают о мужчинах; Джессика, дочь Шейлока, устраивает побег с возлюбленным; сам судебный приговор, который в сказке выносится обычным судьёй, у Шекспира выносят переодетые юристами молодые дамы, что в конце пьесы служит поводом для целой серии непристойных шуток. Миром «Венецианского купца» правят не только деньги, но и любовь – и любовь, как оказывается, в большей степени.
Стоит прислушаться к наблюдению Э. Бёрджесса – дилетанта, но такого дилетанта, с мнением которого в английском шекспироведении принято считаться:
Шейлок не понимает бескорыстия даже на самом низшем и примитивном уровне (дружеское одалживание денег – ведь деньги-то всё же предполагается вернуть), в чём он открыто признаётся. Тем более ему не может быть понятна готовность к безвозмездной отдаче. А между тем именно бескорыстные герои получают свой «процент» в пьесе, только нематериальный – в виде любви. Бассанио получает в жёны Порцию, а Антонио получает спасение жизни. Отождествление любви с процентом прибыли встречается у Шекспира в сонетах.
С. Я. Маршак переводит начало 74-го сонета так:
Когда меня отправят под арест
Без выкупа, залога и отсрочки,
–
Ещё более показательно именование эгоистичного и самовлюблённого Друга в сонете 4 «нерентабельным ростовщиком» (profitless usurer).
PORTIA
Therefore lay bare your bosom.
SHYLOCK
Ay, his breast:
Nearest his heart: those are the very words.
Шейлока явно приводит в волнение сосредоточенность на образах груди и сердца – в самих задыхающихся интонациях, с которыми он произносит эту реплику, сквозит нечто чувственное, вожделеющее. Параллельный эпизод с обнажением груди имеется в «Ричарде III», написанном ранее – в сцене с Анной, которой Ричард сам предлагает себя в жертву, вручив ей меч и обнажив грудь (I, 2). Как известно, кончается эта сцена тем, что Ричард влюбляет в себя Анну. Налицо великолепная инверсия: в одном случае обнажение собственной груди и готовность подставить её под лезвие (пускай не искренняя, а расчётливо сыгранная, но ведь риск был – Анна и впрямь могла ударить мечом). И как награда – любовь. В другом случае – насильственное обнажение чужой груди и требование вырезать кусок плоти у самого сердца: суррогат обладания взамен любви. Здесь, кажется, и состоит разница природ Ричарда и Шейлока: Шейлок может быть только комедийным персонажем, поскольку он духовно ещё ниже Ричарда. Ричард тоже циничен, но в нём сохраняется достаточное количество величия, чтобы он мог быть трагическим героем.
Остаётся ещё один слой, неочевидный для современного читателя, но более близкий елизаветинцу. Мы не в состоянии отследить все фольклорные версии сказки о «фунте мяса», но в той версии, которая доступна нам на данный момент (аварской) приговор аннулируется исключительно из-за невозможности вырезать точно фунт и угрозы вырезать разницу из тела истца. У Шекспира иначе. Порция также апеллирует к точности, хотя предостережение её другое: в случае погрешности в исполнении приговора Шейлоку грозит казнь с конфискацией имущества. Но появляется и дополнительное осложнение для исполнения экзекуции: Шейлок имеет право претендовать только на плоть, но не на кровь (ибо, как замечает Порция, в договоре про кровь ничего не сказано). Поскольку осуществить намерение Шейлока, не пролив крови, естественно, невозможно, то от намерения приходится отказаться.
– лишь побочный и сам собой разумеющийся результат изъятия плоти. Кстати, для иудеев кровь – вещество нечистое (у зарезанных для пищи животных кровь тщательно сливают) и, следовательно, никакой ценностью не обладающее. Финал «Венецианского купца» может свидетельствовать о том, что Шекспир был немного знаком с иудаизмом, в отличие от многих его современников и потомков (легенды о якобы ритуальном потреблении иудеями человеческой крови держались в христианском сознании до начала XX века). Шейлок о крови даже не заговаривает.
Очевидно, что Шекспир изначально сочувствует Шейлоку, презираемому и ненавидимому только за то, что он чужой. (Этот же мотив был ранее в «Ричарде III»). И Антонио с Бассанио были неправы, дразня и оплёвывая его. Но ещё более неправ оказывается сам Шейлок, когда пытается заставить других полюбить его насильственно. В мире «Венецианского купца» природа любви такова, что она даётся только тем, кто полюбил сам – а признаком этой способности является готовность дать что-то другому, не ожидая выгоды взамен. Торжествует всё-таки не Шейлок, а унижавший его Антонио; и если бы Шейлок был изображён законченным негодяем, а Антонио воплощённым положительным героем, вся коллизия, рассматриваемая нами, была бы невозможна, и образ Шейлока утерял бы всю свою глубину.
Примечания.
– М.: Языки славянской культуры, 2006. С. 177.
113 Перевод двух глав поэмы см.: Лэнгленд В. Видение о Петре Пахаре / Пер. со среднеангл., подгот. текста и прим. М. Елиферовой // Кентавр: Studia classica et mediaevalia. Вып. 3. – М.: РГГУ, 2006. С. 286-304.
114 Популярное толкование Антонио как гомосексуалиста, идущее ещё от У. Х. Одена, мы не считаем убедительным. То, что Антонио единственный герой, которого не женят в конце, ещё не основание для такого прочтения.
– The Arden Shakespeare, 2001. P. 63-65, 79-81.
116 Книга о судах и судьях. – М.: АН СССР, Институт востоковедения, 1975. С. 254-255, прим. на с. 298.
– М.: Центрполиграф, 2001. С. 192-193.
118 См. напр. Арнаутова Ю. Е. Колдуны и святые: Антропология болезни в Средние века. – СПб: Алетейя, 2004. С. 243-244.
119 Монтер У. Ритуал, миф и магия в Европе раннего Нового времени /Пер. с англ. А. Ю. Серегиной. – М.: Искусство, 2003. С. 31-32.
120 Автор имеет сведения, что в настоящее время некоторые конгрегации порвали с этой практикой, однако те мессы, которые нам довелось наблюдать, проводились по традиционному обряду.