Как твой пишется знак полозкова
Как твой пишется знак полозкова
БобрМудр.ru
Лучшая площадка для вопросов про отношения между близкими людьми, родственниками, друзьями, коллегами.
Осень опять надевается с рукавов,
Электризует волосы — ворот узок.
Мальчик мой, я надеюсь, что ты здоров
И бережёшься слишком больших нагрузок.
Мир кладёт тебе в книги душистых слов,
А в динамики — новых музык.
Город после лета стоит худым,
Зябким, как в семь утра после вечеринки.
Ничего не движется, даже дым;
Только птицы под небом плавают, как чаинки,
И прохожий смеется паром, уже седым.
У тебя были руки с затейливой картой вен,
… показать весь текст …
И никто не висит у него на шее, кроме крестика на шнурке. Этот крестик мне бъётся в скулы, когда он сверху, и мелко крутится на лету… он смеётся и зажимает его во рту…
В свежих ранах крупинки соли.
Ночью снятся колосья ржи.
Никогда не боялась боли —
Только лжи.
Индекс Вечности на конверте.
Две цыганки в лихой арбе.
Никому не желала смерти.
Лишь себе.
Выбиваясь из сил, дремала
В пальцах Господа. Слог дробя,
Я прошу у небес так мало…
Да, тебя.
Суть не в том, чтоб не лезть под поезд
или знак «Не влезай — убьет».
Просто ты ведь не Нео — то есть, не вопи потом, как койот. Жизнь не в жизнь без адреналина, тока, экшена, аж свербит — значит, будет кроваво, длинно, глазки вылезут из орбит.
Дух захватывало, прохладца прошибала — в такой связи,
раз приспичило покататься, теперь санки свои вози.
Без кишок на клавиатуру и истерик по смс —
да, осознанно или сдуру, ты за этим туда и лез.
Ты за этим к нему и льнула, привыкала, ждала из мглы …
… показать весь текст …
Строки стынут кровоподтеками
На губах, что огнем иссушены.
Люди, пряча глаза за стеклами,
Напряженно меня не слушают.
Злое, честное безразличие —
На черта им мои истерики.
Им машину бы поприличнее
Без метафор и эзотерики,
Им, влюбленным в пельмени с кетчупом,
Что мои словеса воздушные?
Мне понятно ведь это вечное
Ироничное равнодушие!
… показать весь текст …
Универсальное женское проклятие — чтоб тебе любимый позвонил сразу после маникюра в дорогом салоне, а телефон лежал на самом дне сумки!
Слушай, нет, со мной тебе делать нечего.
От меня ни добра, ни толку, ни просто ужина —
Я всегда несдержанна, заторможенна и простужена.
Я всегда поступаю скучно и опрометчиво.
Не хочу ни лести давно, ни жалости,
Ни мужчин с вином, ни подруг с проблемами.
Я воздам тебе и романами, и поэмами,
Только не губи себя — уходи, пожалуйста.
Катя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. В пятницу вечером Катя приходит в паб и садится на барный стул. Катя просит себе еды и два шота виски по пятьдесят. Катя чернее сковороды, и глядит вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят.
Рослый бармен с серьгой ремесло свое знает четко и улыбается ей хитро. У Кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. Не хмелеет; внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро.
Катя вспоминает, как это…
… показать весь текст …
впитать — и все унести под кожей.
и ждать расстрела auf dem hof.
сутуло слушать в пустой прихожей
густое эхо твоих духов.
инфинитивами думать. слякоть
месить и клясться — я не вернусь.
и кашлять вместо того, чтоб плакать,
и чуять горлом проклятый пульс,
что в такт ударным дает по шее,
пытаясь вырваться изнутри.
из тесных «здравствуй», как из траншеи,
хрипеть — оставь меня. не смотри.
… показать весь текст …
Как твой пишется знак полозкова
двух принцев северных легенд
господь мне подарил.
объезчиков багажных лент,
седлателей перил,
неутомимых плясунов,
испытанных вояк.
и мир стал резок, мир стал нов,
но наперекосяк:
теперь я сырники стужу,
я дую на пюре.
теперь я преданно служу
у принцев при дворе:
я складыватель их пижам,
я осушитель слёз.
военный лекарь, если жар,
очаг, когда мороз,
в прыжках с разбегу парашют,
сирена в пекле ссор,
и их высочеств старший шут
и штатный хроникер.
и в те священные часы,
что изведен заряд
и августейшие носы
мне в рукава сопят
я думаю: к чему мне, сир,
вся эта беготня.
империя сверх всяких сил
измучила меня
ни сна мне вдосталь, ни еды
горячей в тишине.
я удалюсь в свои сады.
я стану жить в шале.
но ясно, что угодий всех
и титулов за мной
дороже этот шкодный смех
и топот озорной.
здравствуй, свежая трещина вдоль небес.
запах близкой крови наперерез.
здравствуй, пламя, что никогда не сыто.
я гляжу с холма на твои войска.
ветер прян, бог весел, беда близка.
все явились, вот молодцы-то.
пишет ей: я купил арбуз тебе!
легче дирижабль нести.
отменяем день грусти!
объявляем день жадности.
она говорит себе:
«это как заслужить прощение.
каждый день, в который мы прибыли,
заживляет во мне расщелину
по проникновению гибели»
пишет: что там моя отличница-мученица?
когда встретить ее с победою?
ты живая? я так соскучился,
можно я с тобой пообедаю?
как мне прорубить все это безмолвие?
что мне сделать, чтоб ты поверила?
«это шаровая молния,
и она у меня за дверью».
вот они, мои жемчуга прозрачные,
запредельные мощности
золота и света,
а ты дурачишься
и смеешься
на сияние, на улыбку, свежей силой тепла и дара
вынимает меня, как скрипку, из непроницаемого футляра:
слишком долго тебя калечили, и ты замолчала.
я твое другое наречие,
новое начало
не гляди на меня, так словно я дразню глухоту и старость:
ты не проклята, ты не сломана, тебе сильно досталось.
кто-то дрался с этими деками, с этими колками ругался.
но ты умеешь не только реквиемы.
но и вальсы.
кроме черной придонной жути, есть и божия милость:
а теперь вдохни, и я покажу тебе, где она затаилась.
нужно только твое доверие, и тогда всё случится:
вот она, прислушайся, где артерия
над ключицей.
иногда ни черта не весело,
да, красавица?
это младшее поднебесье
тебя касается.
сердце, говорит, задраено,
и вот лезвие.
кто благодарит за здравие
до болезни?
иногда у любви нет сладостей,
только крючья.
можно, говоришь, мне августа
без несчастного случая?
да, но не ропщи, что все будто замерло
и зарыто.
боли не бывает разве у мрамора
и гранита.
сколько ни произойдет у всевышнего
внутри синего шара,
я хочу, чтобы ты все слышала,
но дышала.
потому что у нас нет выбора,
просто данность.
ты жива, значит уже выиграла,
оправдалась.
дай же им хохотать над тобой заливисто
внутри запертого зверинца
будет мрак, но и в нем когда-нибудь, прозорливица,
выскочит зарница:
детские макушки оближет белые,
золотые дали.
— что вы сделали? как вы это сделали?
— только ждали.
как твой пишется знак?
произносится позывной?
ты сияешь так,
как не может никто земной,
будто время вдохнуть,
лечь на серебро между скал.
ты есть лунный путь,
явленный, когда не искал.
я учётчик утрат.
у меня был другой маршрут.
если светит мне клад,
но не раньше, чем все умрут,
но ты рядом сейчас.
глупо было бы отрицать.
ты отводишь, лучась,
мои волосы от лица
так, как будто конец времён
и зовут отвечать к доске.
так, как будто пара имён
проявляется на песке.
так дышится тому, кто слышал приговор.
здесь солнечный сентябрь. я поселилась в центре.
днем парки и дворцы, и уличные сценки,
а ночью смех и стон сквозь гулкий коридор.
прохладный воздух чист и прежней не рябит
диснеевской трухой из бабочек и свечек.
никто не аладдин, не раб и не ответчик,
и аграба цела, лишь краешек надбит.
красивый, страшный кон. спасибо за игру.
покуда я курю, все мечется, боится
в траве перед крыльцом растерзанная птица:
я ей дала воды.
она умрет к утру.
«и будет думать, засыпая,
что мне легко»
смерть вынимается из тела
как рукава.
однажды там, где так болело,
лежат слова.
и можно не стеречь ожога,
не ведать зла.
огонь предательства чужого
уже зола.
«за струнной изгородью лиры
живет неведомый паяц»
так, за ночлег и за еду
всегда расплачиваясь царством,
мы исполняем на дикарском
куплеты в городском саду:
о том, как мальчик лет шести
проводит ток, не уставая,
как в дождь сияет мостовая,
как страшно говорить «прости»,
о том, как бог в дверной проем
заходит в робе специальной
в гостинице провинциальной,
когда казачью мы поём;
поскольку и мятеж, и цирк
бесспорно, требуют дуэта.
и бездна замолкает эта
и в нас бросает гиацинт.
[час назад у @norimyxxxo вышел новый трек. это июньский текст, но, кажется, пришло для него время]
что-то набрасывая, бубня, половину сразу вымарывая
в новые прекрасные ебеня волоча излюбленные кошмары
глотку розовую, как тюрьму, отворяя на радость гарпиям и грифонам
мы выходим по одному к хорошо отстроенным микрофонам
из моих посадочных можно сшить чешую до пят, из гостиничных карточек выложить мостовую
из всех девочек, что лгут, что с тобою спят, господи, найти бы одну отважную и живую
тех, кто высмеет каждую из моих и твоих невзгод, как и каждую из наград, можно выстроить в армию до луны, по трое
и поэтому вот, держи мою руку, брат, мне знакомы эти ады, я тебя прикрою
потому что нас любят ставить, чтоб пореветь, расскажи мне, где я мертвец, забери отсюда
но в следах наших ничего не растет вовек, и от вздоха трескается посуда
для того из нас каждый невыносим и себе не рад, чтобы не проснуться поводырём и не обрасти благодарной паствой
но пока мы здесь, мы им задницу надерём, собирайся, брат
выходи и властвуй
06.2021
Как твой пишется знак полозкова
Подарили боль — изысканный стиль и качество.
Не стихает, сводит с ума, поется.
От нее бессовестно горько плачется.
И катастрофически много пьется.
Разрастется, волей, глядишь, надышится.
Сеточкой сосудов в глазах порвется.
От тебя немыслимо много пишется.
Жалко, что фактически не живется.
Комментариев нет
Похожие цитаты
У сердца отбит бочок.
Червоточинка, ранка, гнилость.
И я о тебе молчок,
А оно извелось, изнылось;
У сердца ободран край,
Подол, уголок, подошва.
Танцуй вот теперь, играй, —
С замочной дырой в подвздошье;
У сердца внутри боксер.
Молотит в ребро, толкает.
Изводит меня, костяшки до мяса стер.
А ты поглядишь — а взор у тебя остер,
… показать весь текст …
Мальчик мой, как ты, сколько минуло чисел?
Вуза не бросил? Скорости не превысил?
Хватит наличных денег, машинных масел?
Шторы развесил? Волосы перекрасил?
Мальчик мой, что с тобой, почему не весел?
Свет моей жизни, жар моих бедных чресел!
Бросил! — меня тут мучают скрипом кресел,
Сверлят, ломают; негде нажать
В связке ключей ты душу мою носил —
И не вернул; и все; не осталось сил.
Смешно до боли, смешно до колик, до спазмов в сердце, до нервной дрожи: я безнадежна, я тебя_голик, я тебя_ман без
зачатков воли; кому-то влипнуть
так не дай Боже. Смешно до крика, до «Будь ты проклят!», до строчек в рифму и строчек в прозе, я жмусь к лицу твоему
биноклем, я тебя_фил, что скорее
сдохнет, чем будет счастлив без
новой дозы. Смешно до больше_я_не_сумею, до тихих
рыков, до громких стонов, и я отчаянно стервенею: мне больше
вовсе не снятся феи, а снятся
только твои ладони. Я —
тебя_что_там_еще_бывает, я —
тебя_люб; о подобном — слышал?
Об этом много всего писали; нет,
ни хрена уже не спасает,
И я.
… показать весь текст …
И он говорит ей с чего мне начать, ответь
И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, — я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.
Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры.
Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен, Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть».
И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.
Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале.
Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — даже чуть грубее».
И стоят в молчанье, оглушены, этим новым качеством тишины, где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая. Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.
Вера Полозкова. Мастерство поддержанья пауз
у красивых детей, что ты знала, мама, — новые красивые дети.
мы их любим фотографировать в нужном свете.
жизнь умнее живущего, вот что ясно по истечении первой трети.
всё, чего я боялся в детстве, теперь нелепее толстяков с укулеле.
даже признаки будущего распада закономерны, на самом деле.
очень страшно не умереть молодым, мама, но как видишь, мы это преодолели.
я один себе джеки чан теперь и один себе санта-клаус.
всё мое занятие — структурировать мрак и хаос.
всё, чему я учусь, мама — мастерство поддержанья пауз.
я не нулевая отметка больше, не дерзкий птенчик, не молодая завязь.
молодая завязь глядит на меня, раззявясь.
у простых, как положено, я вызываю ненависть, сложных — зависть.
что касается женщин, мама, здесь всё от триера до кар-вая:
всякий раз, когда в дом ко мне заявляется броская, деловая, передовая,
мы рыдаем в обнимку голыми, содрогаясь и подвывая.
что до счастья, мама, — оно результат воздействия седатива или токсина.
для меня это чувство, с которым едешь в ночном такси на
пересечение сорок второй с десятой, от кабаташа и до таксима.
редко где еще твоя смертность и заменяемость обнажают себя так сильно.
иногда я кажусь себе полководцем в ссылке, иногда сорным семенем среди злака.
в мире правящей лицевой всё, что занимает меня — изнанка.
барабанщики бытия крутят палочки в воздухе надо мной, ожидая чьего-то знака.
нет, любовь твоя не могла бы спасти меня от чего-либо — не спасла ведь.
на мою долю выпало столько тонн красоты, что должно было так расплавить.
но теперь я сяду к тебе пустой и весь век ее стану славить.