это были лучшие времена это были худшие времена
Книга недели: «Повесть о двух городах» Диккенса
«Это было лучшее изо всех времен, это было худшее изо всех времен; это был век мудрости, это был век глупости; это была эпоха веры, это была эпоха безверия; это были годы Света, это были годы Мрака; это была весна надежд, это была зима отчаяния; у нас было все впереди, у нас не было ничего впереди…»
Это — первые строки романа Чарлза Диккенса «Повесть о двух городах» (A Tale of Two Cities), которые знакомы любому англоязычному читателю, как русским — первые строки «Евгения Онегина» или «Войны и мира», и подтверждение тому — вот эта карикатура, которую не нужно объяснять ни одному англичанину.
При этом «Повесть о двух городах» — единственный масштабный исторический роман Диккенса (есть еще один, малоизвестный — Barnaby Rudge) — не особо знаком русскому читателю. Дело в том, что это роман о времени Великой Французской революции — но, повествуя о ней, Диккенс совсем не обличает проклятых буржуев и не славит рабочий класс. Вместо этого писатель показывает судьбы нескольких людей на фоне ужасного, кровавого времени, символ которого дан еще в первых главах романа, когда на парижской улице разбивается бочка с вином:
Вино было красное, и от него по всей мостовой узкой улочки в парижском предместье Сент-Антуан, где разбилась бочка, остались красные пятна. И у многих лицо, руки, деревянные башмаки или разутые ноги словно окрасились кровью. Руки человека, пилившего дрова, оставляли красные следы на поленьях; а на лбу женщины с ребенком осталось красное пятно от платка, который она только что окунала в вино, а теперь снова повязала на голову. У тех, кто облизывал и сосал клепки бочки, рот стал точно окровавленная пасть тигра; а какой-то верзила-зубоскал, в рваном колпаке, свисавшем как мешок у него с макушки, весь вымазавшийся вином, обмакнул палец в винную гущу и вывел на стене: КРОВЬ. Уже недалек тот час, когда и это вино прольется на мостовую и оставит свои следы на очень и очень многих.
Между тем, «Повесть о двух городах» — один из самых захватывающих романов Диккенса, ставший для читателей всего мира приглашением в мир его произведений, благодаря не только захватывающему сюжету, но и революционной для того времени композиции, которая буквально не позволяет читателю оторваться от чтения.
Заспойлерить этот великолепный сюжет — все равно что рассказать, чем кончается новый сезон «Игры престолов». Можно сказать, что это роман о перевоплощении и перерождении: в центре сюжета многолетний узник Бастилии, который был объявлен мертвым — чтобы спасти его жизнь и честь его дочери.
Роман о человеке сомнительных моральных качеств, которого безответная, но искренняя любовь толкает на самопожертвование. О кровной мести и о том, что даже самые благородные и великодушные люди могут иметь за душой кровавый секрет, который мешает им жить. О безжалостной судьбе, которая расставляет все по своим местам, даже когда, казалось бы, жребий уже брошен.
И, конечно, это великолепный бытовой роман о великой эпохе, написанный так, что будто чувствуешь запахи того времени, слышишь крики и выстрелы на улицах Парижа, морщишься от дыма в лондонских трактирах или бредешь в горку за каретой по совсем размытой от дождя дороге на порт Дувр.
А еще этот роман, как и вообще творчество Диккенса, установил законы художественной композиции, которые очень хорошо знакомы нам по сериалам HBO или Netflix. Как это случилось? Надо сказать, что так были устроены многие европейские романы того времени, и во многом это было связано со спецификой их издания и распространения. Пример Диккенса — пожалуй, самый яркий.
Диккенса часто сравнивают с Достоевским. И причиной тому не только внешнее сходство низкорослых и бородатых писателей, не только психические заболевания обоих (Достоевский, как мы помним, был эпилептиком, а Диккенс слышал голоса и видел своих персонажей — как писал психолог Нандор Фодор, «лишь творческий характер этих галлюцинаторных приключений удерживает нас от упоминания о шизофрении»).
И Диккенс, и Достоевский издавали свои романы за материальное вознаграждение. «Повесть о двух городах» выходила в журнале по частям в течение 31 недели. И, чтобы привлечь внимание читателя и гарантировать, что он будет покупать каждый следующий номер журнала, Диккенс применял приемы, впоследствии хорошо знакомые нам по сериалам.
Каждая глава заканчивается cliffhanger’ом — захватывающим и интригующим поворотом сюжета, который заставляет ожидать следующей части. Напряжение в определяющих сюжет диалогах между персонажами нарастает как в хорошем хип-хопе. Игра слов совершенна даже в переводе (выполненный в советское еще время, он более чем достоин оригинала). Но главное, конечно — сюжетные повороты, перевоплощения персонажей, любовная драма и реки крови.
Конечно, не все так остросюжетно, как в нынешних сериалах: с одной стороны, нужно выдержать сентиментальную сцену воссоединения дочери и отца после восемнадцати лет разлуки; но с другой — есть шанс оказаться прямо в Бастилии в момент ее взятия 4 июля 1789 года.
Если вам по душе такие эмоциональные качели — вам сюда. Как точка входа в творчество Диккенса — это одно из самых подходящих и при этом не набивших оскомину произведений.
Это были лучшие времена это были худшие времена
Повесть о двух городах
© Перевод. М. П. Богословская, наследники, 2019
© Перевод. С. П. Бобров, наследники, 2019
© Агентство ФТМ, Лтд., 2019
Идея этой повести впервые возникла у меня, когда я с моими детьми и друзьями участвовал в домашнем спектакле, в пьесе Уилки Коллинза «Застывшая пучина». Мне очень хотелось войти по-настоящему в роль, и я старался представить себе то душевное состояние, которое я мог бы правдиво передать, дабы захватить зрителя.
По мере того как у меня складывалось представление о моем герое, оно постепенно облекалось в ту форму, в которую и вылилось окончательно в этой повести. Я поистине перевоплотился в него, когда играл. Я так остро пережил и перечувствовал все то, что выстрадано и пережито на этих страницах, как если бы я действительно испытал это сам.
Во всем, что касается жизни французского народа до и во время Революции, я в своих описаниях (вплоть до самых незначительных мелочей) опирался на правдивые свидетельства очевидцев, заслуживающих безусловного доверия.
Я льстил себя надеждой, что мне удастся внести нечто новое в изображение той грозной эпохи, живописав ее в доступной для широкого читателя форме, ибо, что касается ее философского раскрытия, вряд ли можно добавить что-либо к замечательной книге мистера Карлейля.
Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, – век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, – словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем – будь то в хорошем или в дурном смысле – говорили не иначе, как в превосходной степени.
В то время на английском престоле сидел король с тяжелой челюстью и некрасивая королева; король с тяжелой челюстью и красивая королева сидели на французском престоле. И в той и в другой стране лорды, хранители земных благ, считали незыблемой истиной, что существующий порядок вещей установлен раз навсегда, на веки вечные.
Стояло лето господне 1775-е. В ту благословенную пору Англия, как и ныне, сподобилась откровения свыше. Миссис Сауткотт только что исполнилось двадцать пять лет и по сему случаю некоему рядовому лейб-гвардии, наделенному пророческим даром, было видение, что в оный знаменательный день твердь земная разверзнется и поглотит Лондон с Вестминстером. Да и коклейнский призрак угомонился всего лишь каких-нибудь двенадцать лет, не больше, после того как он, точь-в-точь как наши прошлогодние духи (проявившие сверхъестественное отсутствие всякой изобретательности), простучал все, что ему было положено. И только совсем недавно от конгресса английских подданных в Америке до английского престола и народа стали доходить сообщения на простом, человеческом языке о вполне земных делах и событиях, и, сколь это ни странно, оные сообщения оказались чреваты много более серьезными последствиями для человечества, нежели все те, что поступали от птенцов коклейнского выводка.
Англия гордилась своим порядком и благоденствием, но на самом деле похвастаться было нечем. Даже в столице каждую ночь происходили вооруженные грабежи, разбойники врывались в дома, грабили на улицах; власти советовали семейным людям не выезжать из города, не сдав предварительно свое домашнее имущество в мебельные склады; грабитель, орудовавший ночью на большой дороге, мог оказаться днем мирным торговцем Сити; так однажды некий купец, на которого ночью напала разбойничья шайка, узнал в главаре своего собрата по торговле и окликнул его, тот предупредительно всадил ему пулю в лоб и ускакал; на почтовую карету однажды напало семеро, троих кондуктор уложил на месте, а остальные четверо уложили его самого – у бедняги не хватило зарядов, – после чего они преспокойно ограбили почту; сам вельможный властитель города Лондона, лорд-мэр, подвергся нападению на Тернемском лугу, какой-то разбойник остановил его и на глазах у всей свиты обобрал дочиста его сиятельную особу; узники в лондонских тюрьмах вступали в драку со своими тюремщиками и блюстители закона усмиряли их картечью; на приемах во дворце воры срезали у благородных лордов усыпанные бриллиантами кресты; в приходе Сент-Джайлса солдаты врывались в лачуги в поисках контрабанды, из толпы в солдат летели пули, солдаты стреляли в толпу, – и никто этому не удивлялся. В этой повседневной сутолоке беспрестанно требовался палач, и хоть он работал не покладая рук, толку от этого было мало; то вздергивал он рядами партии осужденных преступников, то под конец недели, в субботу, вешал попавшегося во вторник громилу, то клеймил дюжинами заключенных Ньюгетской тюрьмы, то перед входом в Вестминстер жег на костре кучи памфлетов; нынче он казнит гнусного злодея, а завтра несчастного воришку, стянувшего медяк у деревенского батрака.
Все эти происшествия и тысячи им подобных, повторяясь изо дня в день, знаменовали собой дивный благословенный год от Рождества Христова 1775-й. И меж тем как в их сомкнутом круге неслышно трудились Дровосек и Хозяин, те двое с тяжелыми челюстями и еще двое – одна некрасивая, другая прекрасная собою, шествовали с превеликой пышностью, уверенные в своих божественных правах. Так сей 1775-й год вел предначертанными путями и этих Владык и несметное множество ничтожных смертных, к числу коих принадлежат и те, о ком повествует паша летопись.
В пятницу поздно вечером в самом конце ноября перед первым из действующих лиц, о коих пойдет речь в нашей повести, круто поднималась вверх дуврская проезжая дорога. Дороги ему, собственно, не было видно, ибо перед глазами у него медленно тащилась, взбираясь на Стрелковую гору, дуврская почтовая карета. Хлюпая по топкой грязи, он шагал рядом с каретой вверх по косогору, как и все остальные пассажиры, не потому, что ему захотелось пройтись, вряд ли такая прогулка могла доставить удовольствие, но потому, что и косогор, и упряжь, и грязь, и карета – все это было до того обременительно, что лошади уже три раза останавливались, а однажды, взбунтовавшись, потащили карету куда-то вбок, поперек дороги, с явным намерением отвезти ее обратно в Блэкхиз. Но тут вожжи и кнут, кондуктор и кучер, все сразу принялись внушать бедным клячам некий параграф воинского устава, дабы пресечь их бунтарские намерения, кои вполне могли бы служить доказательством того, что иные бессловесные твари наделены разумом: лошадки мигом смирились и вернулись к своим обязанностям.
Бывали хуже времена,
Но не было подлей
Из поэмы «Современники» (ч.1 «Юбиляры и триумфаторы», Н. А. Некрасова (1821-1877):
Я книгу взял, восстав от сна,
И прочитал я в ней:
«Бывали хуже времена,
Но не было подлей».
Последние слова поэт заключает в.кавычки не случайно, поскольку фактически это цитата из рассказа «Счастливые люди», принадлежащего перу малоизвестной ныне русской писательницы Надежды Дмитревны Хвощинской (1825—1889). В журнале «Отечественные записки» (1874. № 4) он был опубликован под псевдонимом «В. Kpecmobский».
Один из героев этого рассказа сетует на утрату своими современниками былых идеалов и гражданских чувств: «Черт знает, что из нас делается. Огорчаемся с зависти, утешаемся ненавистью, мельчаем — хоть в микроскоп нас разглядывай! Чувствуем, что падаем, и сами над собой смеемся. А? правда? были времена хуже — подлее не бывало!»
Таким образом, Н. Д. Хвощинская вошла в историю русской литературы и языка, хотя и одною, но крылатой, увековеченной поэтом строкою.
Иносказательно о времени, для которого типичны кризисные явления в общественной жизни, упадок морали и нравов.
Составитель Вадим Серов.
Бывали хуже времена.
Да уж! Крылатая глупость!
Прекрасный пример псевдоглубокомыслия.
О чём речь в этом стихе Некрасова и в рассказе Хвощинской?
О том, что, де, времена бывали хуже, но не были они такими подлыми.
То есть подлые времена – это ещё не самое плохое.
Что значит хуже-лучше?
Скажем, для примера, время правления на Руси Ивана Грозного, палача и садиста.
Это были, наверно, плохие времена. Опричнина, доносы, произвол всякой мрази по отношению к честным русским людям? Так что, они были «хуже», но не «подлей»?
Они были худшими, ибо были и подлыми!
Правление Сталина.
Террор по отношению к миллионам и на костях невинных жертв выжрался целый класс стервятников-назначенцев. Ведь «кадры решают всё!» Вот Сталин и насаждал подлых и абсолютно аморальных людишек на всех уровнях власти.
Это времена не подлые, а значит и не плохие. Были и подлыми и очень плохими!
«В человеке ВСЁ должно быть прекрасно. »
Знаменитая глупость Чехова, растиражированная раболепствующими глупцами миллионократно.
Пример той же псевдоглубокомысленности.
Но здесь хоть всё просто.
Возьмём самого глашатая этой идеи, эдакого прекраснодушного Данко – Антона Павловича.
Коль призываешь, то будь сам живым примером этого «прекрасного».
Значит кровавые отхаркивания больного туберкулёзом Чехова сгнившей разложившейся кровью, умершими кусочками его альвеол – это было воистину прекрасно?
А, простите, его, и всех других животных моча и экскременты тоже прекрасны?
(Для навозных мух, жуков и червячков – ДА. Прекрасны! Но Чехов с призывом своим обращался, давайте предположим, НЕ К НИМ. )
И все другие выделения человеческих и животных организмов почему-то не очень подходят под «прекрасность».
А мысли, дела и речь?
Грязные мысли и отвратительная ругань они прекрасны? Зато ПОВСЕМЕСТНЫ.
Мне возразят: Мол, Чехов не констатировал факты. А призывал!
Призывать можно и к альтруизму и интернационализму и к чему угодно.
Можно призывать всех людей стать всесильными и всемудрыми богами!
Но в призыве должна быть хоть капля трезвого здравого смысла. Чего у Чехова нет!
Ещё один перл, и тоже призыв, и тоже Чехова, и тоже размноженный миллионными тиражами добровольными холопьями.
«Писать, де, надо так, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно!»
Поскольку и физический и «духовный» объём любого литературного произведения ОГРАНИЧЕН, то смысл высказывания таков:
Слов должно быть много и они теснятся на страницах опуса, зажаты, как сельди в бочке!
«Роман требует болтовни; высказывай всё начисто.»
В письме к А.А. Дельвигу:
«Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя» (16 ноября 1823 г)
А.С. Пушкин
Зато мыслей так мало, что они свободно парят в разряжённой БЕЗМЫСЛЕННОЙ атмосфере опуса.
Написал Чехов эту псевдоглубокомысленность давно, лет сто тому назад. И целый ВЕК массы дураков повторяют важно и назидательно эту глупость, даже не потрудившись разобраться в её бессмысленности!
Уинстон Черчилль сказал как-то о Д.Р.Макдональде, бывшем премьер-министром от Лейбористской партии:
«Этот человек обладает удивительной способностью выражать максимальным количеством слов минимальное количество мыслей.»
Жаль, что Черчилль не был знаком с этим идиотским высказыванием Чехова. А то бы не замедлил бы указать, что ТАКИЕ примеры заразительны!
Мораль: Чем глупее и безмысленней фраза, с тем большим апломбом и важностью она произносится, дабы миллионы холопов её подхватили и разнесли во все края света!
Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, — век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было всё впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, — словом, время это было очень похоже на нынешнее.
ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ
ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ
Никогда не переживайте о прошлом! Если это было хорошо, то это замечательно! А если это было плохо, то это опыт!
В жизни самое главное – оставаться самим собой, чтобы на человеке не было искусственного налета.
Лето — это время года, когда очень жарко, чтобы заниматься вещами, которыми заниматься зимой было очень холодно.
Детство — это самое важное и самое потрясающее время в жизни человека.
Лучшее время, чтобы посадить дерево, было 20 лет назад. Следующее лучшее время – сегодня.
Говорят, у кого не было бабушки, у того не было детства.
Мы думали, у нас такие серьёзные проблемы. Откуда нам было знать, что мы счастливы?
Если вы делаете что-то прекрасное и возвышенное, а этого никто не замечает — не расстраивайтесь: восход солнца — это вообще самое прекрасное зрелище на свете, но большинство людей в это время еще спит.
Если бы Бог время от времени не «укладывал нас на лопатки», нам некогда было бы посмотреть на небо.
Самое величайшее достижение в мире изначально было лишь мечтой.
Это лучшее время. Это худшее время
П ожалуй, так можно сказать о любом отрезке истории этого сотворённого Богом и извращённого грехом мира. Так можно сказать и про сегодняшний день, и про 1859 год.
В 1859 году Чарльз Диккенс написал свою «Повесть о двух городах». Она начинается так:
«Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, — век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было всё впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, — словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем — будь то в хорошем или в дурном смысле — говорили не иначе, как в превосходной степени».
Автор здесь ссылался на 1775 г. — период Французской Революции. Но он хотел сказать, что всё то же самое происходило и в его время — в 1859-ом, в середине XIX века, «Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время».
В 1859 году Чарльзу Сперджену было 25 лет, Джорджу Мюллеру 54, Хадсону Тейлору 27. Чарльзу Дарвину было тогда 50, Джону Стюарту Миллю 53, а Фридриху Ницше – 15.
Бунт и пробуждение
В 1859 году имело место мощное движение Бога. В книге «Миллионы Китая», наиболее подробной истории Китайской внутренней миссии, её автор Элвин Остин написал:
«В 1859 году, в то время как Хадсон Тейлор был ещё в Китае (когда впервые прибыл туда служить, и ещё до того, как основал Китайскую внутреннюю миссию), в Северной Ирландии вспыхнуло пробуждение, приведшее к такому масштабному движению в религиозной истории Британии, что оно приобрело название «Пробуждение 59-го». Хотя Тейлор пропустил первый его этап, он прибыл в Британию как раз вовремя для того, чтобы воспользоваться его преимуществами. Как сказал Джей Эдвин Орр «есть все причины полагать, что всё поколение служителей первого этапа Внутренней китайской миссии [1866-го года] состояла из уверовавших и трудившихся на ниве Пробуждения 59-го… Все признают, что отголоски событий 1859-60 гг. были ощутимы до конца столетия (в 82-83, 85 гг.).
Китайская Внутренняя Миссия. В центре — Хадсон Тейлор
Удивительно плодотворные служения Сперджена, Мюллера, Тейлора прошли на гребне волны великой Божьей работы в те дни. Это были лучшие времена.
Но в 1859 году происходили и другие вещи. Чарльз Дарвин опубликовал свой труд «О происхождении видов», а Джон Стюарт Милль, атеист и утилитарист, издал статью «О свободе».
Итак, вместе с возрастающим секуляризмом в науке и политике, увеличивающимся материализмом в индустриальной революции, всё большей самонадеянности и массовом отвращении от Бога, имело место также и огромное духовное возрождение, и глобальное распространение Евангелия. Это были одновременно и лучшие, и худшие времена.
О хорошем
Всё то же самое можно сказать и о сегодняшнем периоде – это одновременно и лучшее, и худшее время.
Например, историк Марк Нолл отметил: «За последние 50 лет христианская церковь пережила большее географическое перераспределение, чем в любой другой период в истории, за исключением самых первых лет истории церкви» («Новая форма всемирного христианства»). Он приводит конкретные примеры:
Это лучшее время в истории всемирного христианства.
О плохом
Но так ли плохо? Нолл заключает:
«Не свидетельствует ли история христианства последнего времени об очевидном — что Бог на Своём месте, и с миром всё в порядке? Не совсем так. Если наша эра является лучшим из времён, то она же и худшее из них… Всё возрастающее число тех, кто приходит ко Христу по всем странам Востока является большим чудом в современной истории, но…»
Это худшее из времён. Но и лучшее тоже.
Лучшее и худшее сегодня
За свою жизнь я видел славное и удивительное пробуждение любви к Богу, к Его суверенной благодати, к Его мощному Евангелию. Тысячи церквей, семинарий, колледжей, ученических центров, издательских домов, журналов, книг, видео, веб-сайтов, радиопередач, всемирных миссий, музыкантов (любых стилей), христианских лагерей, служений в городах, консультационных центров возникли и начали действовать с силой богоцентричной, христопревозносящей библейской радости и с миссионерской отвагой (мы назвали это евангелизацией), со стремлением к расовой гармонии и страстью к здравому реформированному богословию. И всё это не ограничивается какой-то одной этнической группой или нацией. Это хорошее время.
С другой стороны, для меня стало тяжким бременем видеть разорение исторического понятия «евангельский христианин» и сведение его до названия бессмысленной массы людей, чья «евангельская» идентификация состоит лишь в том, что у каждого их них были дедушки и бабушки, которые когда-то верили в дело реформаторов церкви. Я видел крах главных протестантских конфессий, которые от евангельской силы перешли к состоянию бледного подобия. Я видел возникновение громадных церквей и служений, которые стали проповедовать на экспорт в бедные страны мира своё «евангелие» процветания, заглушающее библейское учение, сводящее возвышенное Евангелие до идеи удовлетворения земных потребностей, основанных на человеческом мироощущении, а не на славе Голгофы.
Это худшее время. Но и лучшее время тоже.
Как жить в такие времена
1. Не надо думать, что любая траектория добра или зла в истории неизменна и безоговорочна. Бог, очевидно, любит совершать Свою удивительную работу именно в тяжёлые и неблагоприятные времена.
Без сомнений, такой вывод мы можем сделать из книг Царств и Хроник в Старом Завете. Иногда даже после самых великих и добрых царей на престол восходят настоящие монстры, а порочные цари имеют благочестивых сыновей. Иосия был сыном и внуком двух самых безнравственных царей (Манассии и Амона). Он взошёл на трон в восьмилетнем возрасте. В 16 лет он провёл в народе праведную реформацию (2 Хроник 34:1-4). Это непредсказуемо. Ход истории может измениться в любой момент, потому что Бог суверенный.
2. Доверьтесь верховной власти Бога и Его силе обратить безумие народов во исполнение Своей воли.
Да. Но чего они достигли на самом деле? Молящиеся христиане дали ответ:
«Ибо поистине собрались в городе сем на Святого Сына Твоего Иисуса, помазанного Тобою, Ирод и Понтий Пилат с язычниками и народом Израильским, чтобы сделать то, чему быть предопределила рука Твоя и совет Твой.» (Деяния 4:27-28)
Они тщетно сговорились против Господа и Его помазанников. Потому что во всём своём неистовстве они просто исполняли предназначенное Господом: спасение мира.
3. Трудитесь, чтобы подчинять умы и сознание молодёжи Слову Божьему, как непогрешимому, славному, своевременному, проникающему и всепобеждающему.
Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные. (Евреям 4:12)
…по благовествованию моему, за которое я страдаю даже до уз, как злодей; но для слова Божия нет уз. (2 Тимофею 2:8-9)
4. И, как говорит апостол Павел: «И потому те, кто страдает, зная, что на это есть воля Божья, должны вручить себя верному Создателю и продолжать творить добро.» (1 Петра 4:19)
Готовы страдать – во имя Христа. Исполненные веры – во славу Христа. Творящие добро – силой Христа. Он правит этим миром, утонувшим в грехе. Поэтому это есть и худшие времена и лучшие одновременно.
Джон Пайпер – основатель и учитель DesiringGod.org, ректор Вифлеемского колледжа и семинарии. 33 года служил пастором в Вифлеемской баптистской церкви, Миннеаполис, штат Миннесота. Он также является автором более 50 книг.
By John Piper. © 2016 Desiring God Foundation. Website: desiringGod.org
Перевод — Анна Вельшинская для ieshua.org
Последнее: 06.11. Спасибо!