что такое салон в 19 веке
Что такое салон в 19 веке
«Гнедич классически обнимает романтическую фигуру твою»
Салоны — яркое явление светской и литературной жизни русского образованного общества первых десятилетий XIX века.
Русские салоны были тесно связаны с эпохой золотого века, в его уникальной атмосфере они расцвели и вместе с ней склонились к упадку. Светский литературный салон возникает тогда, когда в русском обществе формируется культурная элита — разносторонне образованные и безукоризненно воспитанные люди. Эти люди хотят получать удовольствие от общения с равными себе и приятными собеседниками, с дамами в том числе. Дворянские женщины начала XIX века гораздо свободнее и самостоятельнее своих бабушек; многие из них получают хорошее образование, знают иностранные языки, много читают и умеют поддержать интересную беседу. Согласно представлению об идеале женщины, формирующемся в русской литературе и литературной среде первой трети XIX века, она должна быть воплощением красоты, нравственным камертоном и арбитром художественного вкуса — всех тех качеств, что необходимы хозяйке салона. Именно в эпоху золотого века в России появляется целый ряд блистательных женщин, оказавших решающее влияние на расцвет салонной культуры: Волконская, Голицына, Карамзина, Смирнова-Россет, Пономарева, Елагина, Ростопчина. О них трудно рассказывать, потому что приходится говорить одно и то же: все они красивы, образованны, обворожительны, окружены поклонниками. Но что поделать, они действительно такими были! При этом, конечно, они были не похожи друг на друга: богатая великосветская дама Зинаида Волконская и скромная интеллигентная Екатерина Андреевна Карамзина, эксцентричная Евдокия Голицына и живая остроумная фрейлина Александра Россет, дерзкая кокетка Софья Пономарева и добродетельная мать семейства Авдотья Елагина. Разными оказывались и их салоны, но все они сохраняли общие типовые черты.
Русские салоны создавались по образцу знаменитых парижских салонов, хорошо известных русским аристократам и по литературе, и по собственным наблюдениям. Культурная модель, постепенно формировавшаяся во Франции на протяжении многих десятилетий, была реализована в России очень быстро и успешно. Блестящие салоны Москвы и Петербурга, очевидно, не уступали прославленным европейским образцам. В них собиралось избранное общество, уровень интеллектуальных и этических запросов которого намного превышал средний уровень русского дворянства. В 1820-х гг., когда литература начинает занимать доминирующее положение в русской культуре, салон становится центром литературной жизни. С литературой и поэзией были так или иначе связаны почти все занятия и интересы собиравшегося в салонах общества. Русские салоны традиционно называются «литературными», хотя в этом есть большая доля условности. Современники не разделяли светские и литературные салоны, направленность салона (его большая или меньшая «литературность») определялась составом его участников и их интересами. Важно отметить, что литература была не отдельным направлением жизни салона, она пронизывала ее всю. Искусственно разрывая литературные интересы и другие традиционные увлечения и занятия посетителей салонов, мы невольно искажаем реальную картину жизни того общества.
Характерной чертой салонного общения было непринужденное соединение серьезных интеллектуальных разговоров и почти детских забав. Гости с удовольствием занимались так называемыми светскими играми: сочиняли шарады, живые, т. е. театрализованные, шарады. В этом случае намеки на значение частей слова давались не в словесном описании, а в разыгранной сценке. Остроумные живые шарады ставились, в частности, в доме Олениных, в салоне Зинаиды Волконской. Другим излюбленным развлечением были живые картины: несколько соответствующим образом одетых и иногда слегка загримированных людей старались либо точно воспроизвести одно из известных живописных полотен, либо представить в лицах какую-либо сцену из истории или мифологии. Говорящие живые картины являлись уже, по существу, маленькими спектаклями и непосредственно примыкали к домашним театральным постановкам. В домах А. Н. Оленина, Ф. П. Толстого, А. П. Елагиной, где собирались известные поэты и художники, спектакли и театрализованные игры достигали уровня настоящего искусства.
Гостиная в доме Олениных в Приютино. Ф. Г. Солнцев, 1834
Конечно, это были, прежде всего, развлечения, но вместе с тем эти развлечения являлись своего рода устными жанрами салонной культуры. Такие словесные игры, как буриме (стихотворения на заданные рифмы), акростихи (стихотворения, написанные с таким расчетом, чтобы начальные буквы строк образовывали чье-либо имя, слово или целую фразу), требовали достаточно хорошей литературной подготовки и демонстрировали подчас настоящее мастерство.
Своеобразный характер носило и салонное остроумие. Остроумие, конечно, индивидуальный дар, но в светском общении он оттачивался и культивировался. Остроты, каламбуры, меткие слова, которыми блистали завсегдатаи салонов, не просто придавали светской беседе пикантность и занимательность, но выполняли своего рода культурную функцию. Оригинальные словесные формулы (bons mots), остроты, парадоксы и афоризмы часто вовсе не были спонтанной реакцией собеседников, они придумывались заранее и использовались при подходящем случае. По свидетельству П. А. Вяземского, князь Долгорукий, известный своими каламбурами, даже выдумывал их за других, и в своих устных рассказах вкладывал их в уста известных личностей. Особенно удачные остроты и афоризмы повторялись, запоминались, обогащая тем самым устную речь. При передаче из уст в уста словесные формулы несколько менялись, делались более острыми и выразительными. Во многих случаях уже трудно было установить авторство того или иного афоризма, оттачивание словесной формы полюбившихся высказываний становилось делом целого круга. Образцы некоторых удачных острот сохранили «Старые записные книжки» Вяземского, придававшего большое значение таким «отголоскам живой речи». Например: «А. Л. Нарышкин не любил государственного канцлера графа Румянцева и часто трунил над ним. Сей последний носил до конца своего косу в прическе своей. „Вот уж подлинно скажешь, — говорил Нарышкин: нашла коса на камень”». «На берегу Рейна предлагали А. Л. Нарышкину взойти на гору, чтобы полюбоваться окрестными живописными картинами. — «Покорнейше благодарю, отвечает он, с горами обращаюсь всегда как с дамами: пребываю у их ног». Возможно, людям другой эпохи подобные остроты не покажутся особенно смешными, но они и не были призваны вызывать гомерический хохот. Собеседники наслаждались тонкой словесной игрой, изящной формой высказывания.
Примечательно шутливое замечание Пушкина в письме к жене из Москвы (14 и 16 мая 1836 г.): «Слушая толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати, и так глупы в разговоре. Признайся: так ли и со мною? право боюсь». С Пушкиным, безусловно, было «не так», он оставался еще во многом человеком устной культуры, постепенно уходившей из литературного быта.
Салонная беседа была, разумеется, импровизацией, но, как и в любой успешной импровизации, в ней присутствовал элемент хорошей подготовки. Беседа становилась, таким образом, не просто обменом мнениями, но видом словесного творчества, тем, что Вяземский называл «устной литературой». Устная литература, безусловно, оказывала заметное влияние на литературу письменную, тем более что творцами являлись часто одни и те же люди.
Очевидную параллель со светской беседой мы видим в эпистолярном наследии людей этого круга. Письмо, написанное по конкретному, часто вполне прагматическому поводу и предназначенное только для одного читателя, является импровизацией по определению. Однако эпистолярные послания пестрят теми же афоризмами, каламбурами и bons mots, многие из которых родились наверняка не в момент написания письма. Вот несколько примеров из писем Жуковского, Вяземского, Пушкина, Дельвига. «Гнедич классически обнимает романтическую фигуру твою», «Я истинно желаю, чтоб непокойные стихотворцы оставили бы нас в покое»; «Обнимаю тебя за твоего Демона. К черту черта! Прости, чертик, будь ангелом. Завтра же твой ангел. »; «Ах, мой милый, вот тебе каламбур на мой аневризм: друзья хлопочут о моей жиле, а я о жилье. Каково?»; «Ах! Каламбур! Скажи княгине, что она всю прелесть московскую за пояс заткнет, как наденет мои поясы». «Ты говоришь, что ты бесприютен: разве тебя уже не пускают в Приютино?»
Современников отнюдь не смущала эта эпистолярная манера, которая может показаться людям другой эпохи и другой среды чем-то искусственным и претенциозным. Переписка была для них продолжением беседы со всеми ее принятыми в обществе особенностями. С этими стихотворными забавами, с искусством каламбура и салонного остроумия вообще непосредственно связаны такие литературные жанры, как надписи к портрету, мадригалы и эпиграммы, которым отдавали дань и дилетанты, и профессиональные поэты. Примеры игры слов и поэтических каламбуров мы находим и в произведениях выдающихся поэтов той эпохи. В стихах разных авторов прослеживаются типологические особенности, которые выразительно сформулировал Гоголь, говоря о поэзии Вяземского: «Его стихотворения — импровизации, хотя для таких импровизаций нужно иметь слишком много всяких даров и слишком приготовленную голову». Используя выражение Гоголя, можно сказать, что головы поэтов той генерации были «приготовлены» не только собственно литературной традицией, но и традицией салонного общения.
Таким образом, литературные интересы и опыты не были отдельной стороной жизни салона, они естественно и органично включались в эту жизнь.
Пушкин в салоне Зинаиды Волконской
«Вечер провел у Норова, где, как и во всех салонах, царствовали карты и скука»
Историческая судьба русского салона оказалась как яркой, так и недолгой: возникнув в конце XVIII в., салон достигает своего расцвета в 1820–1830-х гг., а уже в 1850–1860-е гг. он утрачивает значение одного из центров культурной жизни и отступает в сферу приватного, семейного быта. Обычно это объясняется закономерностями развития литературного процесса, повлекшими за собой изменения положения писателя в обществе. Повышается профессионализм писательского труда, усиливается роль журналистики и критики, увеличивается читательская аудитория. Новые формы литературного быта не укладываются в рамки традиционного салона, и он уступает ведущую роль журналам и писательским объединениям. Эти, безусловно, справедливые объяснения представляются все же недостаточными, ибо отражают только одну сторону салона. Судьба салона определялась не только собственно литературной его деятельностью, но, шире, его своеобразием как культурного явления.
Салон представлял собой сложную форму самоорганизации дворянской элиты, позволяющую объединить ее высокие интеллектуальные и художественные запросы с культом «элегантной жизни».
В 1820–1830-х годах в салонах Москвы и Петербурга собирался весь цвет образованного общества: поэты и писатели, художники и музыканты, архитекторы и скульпторы, русские аристократы и иностранные дипломаты. Постоянными посетителями салонов были А. С. Пушкин, Н. М. Карамзин, П. А. Вяземский, К. Н. Батюшков, Е. А. Баратынский, А. А. Дельвиг, И. А. Крылов, В. А. Жуковский, В. Ф. Одоевский, П. Я. Чаадаев, Н. И. Гнедич, Д. В. Давыдов, А. И. Тургенев, М. И. Глинка, Я. П. Брюлов, В. П. Стасов, К. А. Тон и другие. В салонных беседах уделялось внимание всем заметным литературным и художественным новинкам, обсуждались исторические сюжеты и современные европейские события, велись споры и об искусстве, и о политике.
Воспоминания современников, даже с поправкой на возможную идеализацию ушедших лет, передают удивительную атмосферу салонов той эпохи с ее интеллектуальным блеском, неизменной благожелательностью, тонкой любезностью и непринужденным весельем. П. А. Вяземский, В. А. Соллогуб, А. П. Керн, Д. М. Веневитинов, К. А. Кавелин, А. Ф. Тютчева, А. И. Кошелев, М. П. Погодин, Ю. Арнольд, А. И. Тургенев и другие мемуаристы единодушны в своем отношении к салонам как культурным оазисам, резко выделявшимся на общем фоне российской жизни. Однако существование таких оазисов вызывало в обществе не только восхищение, но и раздражение. С восторженными воспоминаниями завсегдатаев салонов резко контрастируют другие отзывы.
Так, Александр Никитенко 24 января 1826 г. записывает в своем дневнике: «До сих пор я успел заметить только то, что существа, населяющие „большой свет”, — сущие автоматы. Кажется, будто у них совсем нет души. Они живут, мыслят и чувствуют, не сносясь ни с сердцем, ни с умом, ни с долгом, налагаемых на них званием человека. Вся жизнь их укладывается в рамки светского приличия. В обществе „хорошего тона” вовсе не понимают, что истинно изящно. Принужденность изгоняет грацию, а систематическая погоня за удовольствиями делает то, что они вкушаются без наслаждения и с постоянным стремлением как можно чаще заменять их новыми. И под всем этим таятся самые грубые страсти. Я нахожу здесь те же пороки, что и в низшем классе, только без добродетелей, прирожденных последнему. Особенно поражают меня женщины. В них самоуверенность, исключающая скромность».
Молодому человеку, который пишет эти строки, всего двадцать два года, он студент Петербургского университета, но совсем недавно был крепостным графа Н. П. Шереметева и лишь два года назад получил вольную. Симпатии к тем, кого он считает баловнями судьбы, от него ожидать трудно. Впрочем, его отношение к светскому обществу остается неизменным, хотя, как можно догадаться, кое-что ему нравится. 11 января 1828 г., посетив концерт в доме Нарышкина, он записывает в своем дневнике: «. надо отдать справедливость дамам высшего круга: их внешнее воспитание так утонченно, что весьма успешно скрывает недостаток в них внутреннего содержания. Если они в сущности не больше, чем куклы, то все же прелестные куклы. »
Необходимо уточнить, кто, собственно, является объектом этой критики. Так называемая светская жизнь состояла из посещений балов, раутов, гуляний и, конечно, салонов. Повсюду присутствовал примерно один и тот же круг людей, условно и называемый «общество». Резкие отзывы о светском обществе мы встречаем не только у сторонних критиков, но и у самих светских людей. Салоны, являясь частью светского общества, представляли собой наиболее культурную и образованную его часть, но недоброжелатели часто не видели или не хотели видеть отличия.
Например, 18 июня 1847 г. Никитенко записывает: «Вечер провел у Норова, где, как и во всех салонах, царствовали карты и скука». В записи от 6 января 1852 г. благожелательно отозвавшись о дамах, которых посетил вместе с графом Д. А. Толстым, он не преминул заметить: «Обе эти дамы читают, и даже по-русски, интересуются мыслию, поэзией, искусством и в разговорах касались предметов, о которых редко толкуют в салонах».
Разумеется, нетрудно заметить предвзятость автора дневника: в салонах «толковали» преимущественно как раз о поэзии и искусстве, такие светские дамы, как Голицына, Волконская, Фикельмон, Ростопчина, Смирнова-Россет, пустыми «куклами» отнюдь не являлись, а учить их «хорошему тону» было бы нелепо. Никитенко — человек умный и одаренный, он сделал блестящую карьеру: стал цензором, известным и уважаемым профессором, академиком Петербургской академии. Как видим, его приглашают и, очевидно, приветливо встречают в светских салонах. Справедливая обида за перенесенные в ранней юности унижения должна бы уже давно уйти в прошлое, сменившись гордостью за свое теперешнее положение. Однако раздражение и недоброжелательность не слабеют с годами — напротив, эти чувства оправдывают его убеждения и оправдываются ими.
Позиция таких людей, как Никитенко (их наверняка было гораздо больше, чем известных мемуаристов), заслуживает обсуждения. Постоянные гости салонов, среди которых, как мы помним, были выдающиеся поэты и известные литераторы, вспоминают не только об увлекательных разговорах с интересными собеседниками, но и об удивительно теплой, доброжелательной атмосфере салона. Могло ли умным и дельным людям, в самом деле, быть скучно и неуютно в светских литературных салонах?
Слева направо: А. О. Смирнова-Россет, Е. А. Карамзина, З. Н. Волконская, Е. И. Голицына
«Разумный толк без пошлых тем»
В салонах существовали особые, неписаные правила поведения, отличавшие эти собрания от других традиционных занятий светского общества. Основной целью постоянно собиравшихся в салоне людей было, прежде всего, их общение между собой. Общение, ни на что другое не претендующее и не преследующее никаких практических целей. Разумеется, в салонах устраивались и литературные чтения, и концерты, но в основном гости беседовали. Светская беседа была главным и излюбленным занятием посетителей салонов. Своеобразие светской беседы, очаровывавшее одних и раздражавшее других, состояло в самой манере разговора и — шире — в манере общения. Иначе говоря, чтобы вести светскую беседу, нужно было быть светским человеком.
Часто, говоря об этикетных нормах, первым делом упоминают, в какой руке следовало держать вилку и когда снимать шляпу. Между тем эти мелочи запомнить нетрудно. Но первым правилом знаменитого bon ton (хорошего тона) было умение сделать свое общество как можно более приятным для окружающих.
Что значило быть приятным? Во-первых, быть скромным. Считалось неприличным выставлять напоказ не только богатство, но даже образованность. Честерфилд поучал юного сына: «Носи свою ученость как носят часы: во внутреннем кармане. Если спросят, который час, скажи, но не возвещай время ежечасно, ты же не ночной сторож». Во-вторых, быть доброжелательным. Не обращать внимание на чужие промахи или ошибки, уметь сгладить неловкую ситуацию, поддержать неопытного человека. Третье обязательное правило: держаться очень просто и естественно. Конечно, все это легко сказать, но не так легко освоить. Едва ли не самое сложное — держаться просто. Именно простота и непринужденность были так мучительно недостижимы для людей другого круга, которые в светских салонах становились либо скованны, либо развязны. Собственно на стремление быть приятным были направлены бесчисленные правила этикета (не перебивать, не сидеть, когда другие стоят, смотреть людям в глаза и т. д.). Истинно светский человек был любезным и снисходительным, он избегал и назидательности, и запальчивости, не утомлял собеседников обстоятельными рассказами и умел найти интересную для них тему.
Особенный шарм светского человека состоял в своеобразном сплаве серьезности и легкомыслия. Этот сплав проявлялся и в языке светской беседы, в самой ее интонации. Легко переходя от одной темы к другой, собеседники любили иронизировать над тем, к чему относились вполне серьезно; это был не цинизм, а лишь игра ума, от которой они получали особенное удовольствие. Характер светской беседы точно описан в восьмой главе «Евгения Онегина»:
Входят гости.
Вот крупной солью светской злости
Стал оживляться разговор;
Перед хозяйкой легкий вздор
Сверкал без глупого жеманства,
И прерывал его меж тем
Разумный толк без пошлых тем,
Без вечных истин, без педантства,
И не пугал ничьих ушей
Свободной живостью своей.
Кажется, такое приятное общество, как могло оно кому-то не нравиться! Однако людям, не получившим соответствующего воспитания, было очень трудно вписаться в эту среду. Они не умели так шутить, так спорить и так веселиться. Они не находили удовольствия в светских беседах, считая их пустыми и поверхностными. Неизменная любезность и приветливость светских людей казалась им неискренней и фальшивой. К тому же многие привлекательные черты представителей культурной элиты: разностороннее образование, знание иностранных языков, безупречные манеры — безусловно, свидетельствовали о привилегированном положении, в котором они находились с детства. Более того, даже такие качества, как снисходительность и доброжелательность, часто сопутствовали людям с очень прочным собственным положением — тем, кому некому было подражать и некому завидовать. Все это не отменяло личных достоинств и дарований (далеко не все отпрыски богатых и знатных семей стремились воспользоваться своим положением в целях самосовершенствования), но все равно рождало чувство несправедливости.
Справедливости в таком положении вещей, действительно, нет, вопрос лишь в том, что нам делать с этой несправедливостью: стремиться к тому, чтоб таких людей было как можно больше, или к тому, чтобы их не было вообще.
ТИПЫ И ВИДЫ САЛОНОВ В РОССИИ XVIII-XIX ВВ
ТИПЫ И ВИДЫ САЛОНОВ В РОССИИ XVIII-XIX ВВ
Палий Е.Н.
РГУ нефти и газа им. И.М. Губкина, Москва, Россия
Аннотация
Салоны конца XVIII – начала XIX веков разделялись на аристократические (салоны И.И. Шувалова, Е.М. Хитрово и пр.) и «демократические», где в состав участников салона входили представители разночинной интеллигенции. В своей направленности можно выделить следующие виды салонов: литературные, музыкальные, философские и пр. Однако большинство из них носили смешанный характер: философско-литературный, литературно-музыкальный и др. В салонной культуре огромная роль отводилась хозяину или хозяйке. Примером таких салонов: салон графа И.И. Шувалова, Е.М. Хитрово и М. Ю. Виельгорского.
Ключевые слова: салон, типы и виды салонов, аристократические и демократические салоны, разночинная интеллигенция граф И.И. Шувалов, Е.М. Хитрово и М. Ю. Виельгорского.
Key words: salon, types and forms of salons, aristocratic and democratic salons, Count, E.M. Khitrovo
Салонная культура не изучалась как целостный культурный феномен. Те или иные авторы, как правило, уделяли внимание исследованию конкретных салонов, но мало кто говорил о типах и видах таких салонов.
Для начала важно определить основания для проведения такой типологизации. На наш взгляд, за основу типологизации следует взять социальный состав участников салона. С этих позиций можно говорить об аристократических и демократических салонах.
1. Аристократический. В рассматриваемый нами период истории, это преобладающий тип (салоны И.И. Шувалова, Е.М. Хитрово и пр.).
2. Демократический. Следует подчеркнуть, что и этот тип салона отражал культуру дворянского слоя, поэтому название «демократический» лишь подчеркивает, что в состав участников салона входили и представители разночинной интеллигенции, что стало характерно в первой половине XIX века (точнее было бы назвать этот тип салона смешанным типом аристократического салона с участием разночинной интеллигенции).
По своей направленности можно выделять различные виды салонов: литературные, музыкальные, философские и пр. Однако многие из них носили смешанный характер: философско-литературный, литературно-музыкальный и др.
Кроме того, местоположение салона также играло существенную роль. В связи с этим выделяются следующие виды салонов: столичные, прочие городские и усадебные.
И, наконец, как уже отмечалось, в салонной культуре огромная роль отводилась хозяину (хозяйке), поэтому конкретный салон всегда носил имя его владельца или владелицы, иногда семьи.
Остановимся на исследовании салонов XVIII века, одним из которых был салон графа Шувалова.
Салон графа Ивана Ивановича Шувалова
Первым в истории России литературным салоном, возникшим в Петербурге 50-х годов XVIII в., считают салон графа, генерал-адъютанта и известного политического деятеля своего времени Ивана Ивановича Шувалова (1727-1797). Зарождение салона Шувалова тесно связана с французской традицией салонной культуры[1]. Образование высших сословий приобретает более светскую, салонно-аристократическую направленность, придворные развлечения все больше ориентируются на Версаль. В кругах высшего общества начинают распространяться французский язык и французская мода.
И.И. Шувалов стал одним из наиболее ревностных сторонников этих перемен, являя собой образец вельможи нового времени. Он выписывал из Парижа мебель, одежду, лакеев, литературные и журнальные новинки, жадно ловил новости французской жизни[2]. Неудивительно, что именно у него со временем и возник салон, во многом повторявший формы культурного быта светских кругов французского общества.
Частым гостем гостиной И.И. Шувалова был М.В. Ломоносов. Было заведено, что последний посылал все свои сочинения на суд И.И. Шувалову, а затем приезжал выслушать его мнение о собственных стихах и заодно наставить юного вельможу в его любительском сочинительстве. Известно, что в конце 1752 г. Ломоносов учил Шувалова стихосложению. Это обстоятельство не сделало юношу первоклассным поэтом, но все же позволило ему безошибочно разбираться в достоинствах и недостатках сочинений современных авторов. К его суждениям прислушивались придворные кавалеры, также увлекавшиеся российской словесностью и даже писавшие стихи[3]. Уже тогда в оценках Шувалова проявлялось умение уважать чужое мнение – черта очень важная в характере будущего хозяина салона, которая позволила самым разным по воззрениям, воспитанию и нраву людям уютно чувствовать себя в его гостиной.
Литературная полемика, которая была в те годы важным явлением общественной жизни, занимала заметное место в этом салоне. Нужно отметить, что и М.В. Ломоносов и русский поэт А.П. Сумароков отличались резкой запальчивостью в области литературы, а Шувалов, обладая мягким, доброжелательным нравом, стремился примирить спорщиков. В сфере внимания вельможи находились различные области культурной и просветительской жизни России того времени, в том числе и театр, официально учрежденный в 1756 г. с А.П. Сумароковым во главе[4].
И.И. Шувалов покровительствовал не только литераторам, но и художникам. Его стараниями в 1757 г. в Петербурге была создана Академия художеств, которую он возглавлял до 1763 г. На первых порах в его особняке была размещена Академия художеств. Его дом послужил временным приютом для прибывших в 1758 г. из Москвы в Петербург первых 16 пансионеров, отобранных из воспитанников Московского университета. Среди них – известный в будущем архитектор Иван Старов, а также знаменитый Василий Баженов.
Дворец Шувалова был известен современникам как богатейшее книжное хранилище. Во многом именно через его хозяина русское общество елизаветинской эпохи знакомилось с новейшими произведениями зарубежных, главным образом, конечно, французских авторов. Сам Иван Иванович всячески поощрял литературно-философские интересы русских вельмож.
Шуваловский салон не оставляли своим вниманием и царствующие особы. Его неоднократно посещала императрица Елизавета Петровна, часто обедавшая у своего любимца. Екатерина II также удостаивала его своим вниманием.
В марте 1763 г. Шувалов покидает Россию на долгих четырнадцать лет[5]. Во время отсутствия И.И. Шувалова его особняк все же хранил артистически-художественные традиции жизни своего хозяина. Весной 1769 г. здесь проходили открытые камерные концерты для любителей музыки, организованные знаменитым премьером итальянской оперы певцом Манфредини. В этих концертах участвовали лучшие певцы и музыканты северной столицы.
Возвращение И.И. Шувалова из-за границы стало довольно заметным событием в жизни Петербурга[6].
С 1787 г. И.И. Шувалов окончательно поселился в Петербурге, в своем особняке на Невском проспекте. Именно к 80-90-м годам XVIII в. относится период расцвета шуваловского салона. В эти годы его хозяин отошел от государственных дел, имел больше свободного времени, кроме того, он уже приобрел опыт общения в блестящих парижских салонах. Присутствие в салоне большого числа французских эмигрантов (бежавших в Россию после Великой французской революции) также вносило элемент обычных для Парижа форм общения. Немало изменилось и российское высшее общество, которое в гораздо большей степени было уже приобщено к идеям Просвещения и французскому политесу.
Дом И.И. Шувалова на Невском проспекте стал настоящим образцом вкуса и разумного устройства. В нем размещалась библиотека, доступная для всех, кто желал ею воспользоваться. «Двери там всегда были открыты, и те, кто имели нужду в этом, всегда принимались наилучшим образом», – писал биограф Ивана Ивановича в начале XIX века[7].
Хозяин салона и в старости был светски безупречен, поддерживал разговор, заинтересованно вникал в подробности событий.
В салоне Шувалова можно было встретить крупных российских государственных сановников того времени (например, одним из посетителей салона был Ф.И. Янкович, занимавший в 80-90-е годы крупный пост в комиссии о народных училищах[8]).
Главным интересом посетителей особняка на Невском проспекте оставалась литература. У Шувалова бывали очень многие писатели и поэты того времени. К нему заходил и известный ревнитель чистоты русского языка адмирал А.С. Шишков, обладавший незаурядным даром рассказчика.
Таким образом, можно сделать вывод, что шуваловские вечера отражали многие наиболее значительные явления общественно-культурной жизни России того времени, кроме, пожалуй, увлечения русского общества масонскими движениями. Во многом это объясняется тем, что сам Шувалов не имел наклонностей к мистицизму, считал его «суетным и ненужным». Шувалов соединял в себе характерные для эпохи вольтерьянство, некоторое вольнодумство и набожность, особенно проявившуюся в последние годы жизни.
Еще одним из аристократических салонов, но уже более позднего периода – первой половины XIX века – был салон Е.М. Хитрово.
Салон Елизаветы Михайловны Хитрово
В петербургском обществе в подражание обществу парижскому появились дамы высшего круга, которые отличались в свете своей роскошью, красотой, положением и умом. Примером типичного великосветского салона может служить салон Елизаветы Михайловны Хитрово, урожденной Кутузовой[1].
По отзывам современника В.А. Соллогуба, салон Елизаветы Михайловны был самой оживленной, эклектичной петербургской гостиной. Сама Елизавета Михайловна обладала в высшей степени светскостью, приветливостью, изысканной и той всепрощающей добротой, которая только встречается в настоящих больших барынях[9]. Словом «эклектизм» Соллогуб выражает то же, что, гораздо точнее, в другом месте говорит П.А. Вяземский о салоне графини Фикельмон (не отличавшемся от салона Е.М. Хитрово), называя его «европейско-русским» и отмечая, что «в нем и дипломаты, и Пушкин были дома» [10].
Современники отмечали сердечные качества Елизаветы Михайловны, замечая, что она была друг друзей своих. И не только за своих друзей хлопотала она: к ней обращались и тогда, когда надо было помочь людям, ей незнакомым.
Живая душа Е.М. Хитрово влеклась ко многим и разнообразным предметам: искусство, политика, философия – всё ее занимало. К интересам политико-общественным побуждали ее, прежде всего, «семейные традиции» – воспоминание об отце и осознание личной причастности через него к великим национальным событиям начала века. Эту черту в ней признавали и ценили ее современники. Любимая из пяти дочерей фельдмаршала, похожая на него наружностью, она считала себя по преимуществу его наследницей.
Патриотическим направлением и преданностью «русской славе», в каких бы формах она ни проявлялась, объясняется отчасти и любовь ее к русской литературе. Известно о ее дружбе и личном знакомстве с Пушкиным, Вяземским, Жуковским, Козловым, Тургеневым, Сомовым, Соллогубом, Ростопчиной, Лермонтовым, вероятно, Дельвигом, Баратынским. Это, конечно, далеко не все имена – лишь те, которые сохранились в документах.
Но не только присутствием в гостиной модных литераторов определялся ее интерес к литературе. Она сама занималась переводом на русский язык малоизвестного английского романа Caroline Lucy Scott «Marriage in High life»[11] и собиралась продавать его «в пользу бедных».
Нельзя не отметить и то значительное место, которое в ее жизни занимали, по-видимому, церковно-религиозные интересы. Она была женщиной верующей, без оттенка мистического ханжества, распространенного в высшем обществе того периода как в России, так и на Западе.
Большая начитанность, воспринятая на западе европейская манера общения – качества, присущие хозяйке салона, Е.М. Хитрово. Вся животрепещущая жизнь, европейская и русская, политическая, литературная и общественная, имела отголоски в салоне Е.М. Хитрово. Как вспоминал П.А. Вяземский, «Не нужно было читать газеты, как у афинян, которые также не нуждались в газетах, а жили, учились, мудрствовали и умственно наслаждались в портиках и на площади. Так и в этих двух салонах (речь идет о салонах Е.М. Хитрово и о салоне графини Фикельмон – прим. автора) можно было запастись сведениями о всех вопросах дня, начиная от политической брошюры и парламентской речи французского и английского оратора, и кончая романом или драматическим творением одного из любимцев той литературной эпохи. А какая была непринужденность, терпимость, вежливая, и себя и других уважающих свобода в этих разнообразных разноречивых разговорах. Это был мирный обмен мнений, воззрений, оценок, система free trade, приложенная к разговору. Не то, что в других обществах, в которых задирчиво и стеснительно господствует запретительная система» [12].
Можно сделать вывод, что разделение на аристократический и демократический салоны отнюдь не всегда находилось в зависимости от происхождения и социального статуса хозяина. Так, в доме князя В.Ф. Одоевского было два салона – демократический и аристократический. Первый держал князь, второй – его супруга, крайне недовольная тем, что в доме бывают разночинные художники и музыканты, чиновники, ученые и литераторы.
По своей направленности выделяются отдельные виды салонов, например, литературные, музыкальные, философские. Однако опять же, в деятельности многих салонов трудно было выделить одну какую-либо направленность. Большая их часть носила смешанный характер: литературно-музыкальный, художественно-философский и пр. Вместе с тем анализ наиболее известных салонов показал, что, к примеру, салон Шувалова имел в общем литературную направленность, а салон Михаила Юрьевича Виельгорского – музыкальный.
Любой салон выделялся своим хозяином (хозяйкой) и именно от его (ее) интересов зависела направленность салона. Анализировать салон вообще, безотносительно к личности его основателя, нельзя. Вот почему в исследовании салонов такое значение придается личностным характеристикам его создателя.
В салоне Шувалова встречались выдающиеся государственные сановники того времени. Он был известен как покровитель писателей и поэтов, владелец богатейших коллекций картин и художественных изделий.
Музыкальный салон графа М.Ю. Виельгорского, который сам был выдающимся композитором и музыкантом, славился своими концертами, где выступали известные певцы, композиторы, музыканты.
Е.М. Хитрово имела типичный великосветский салон в Петербурге в начале XIX в. Огромная эрудиция, образованность, воспринятая на Западе европейская манера общения – качества, присущие хозяйке салона Е.М. Хитровой. Вся животрепещущая жизнь, европейская и русская, политическая, литературная и общественная имела отголоски в салоне Елизаветы Михайловны.
Анализ деятельности салонов первой половины XIX века показал, что возрастание именно общественной роли литературных салонов как неофициальной незарегламентированной формы человеческого общения в этот период обусловлено наступлением реакции во внутренней политике Николая I.
Литературные салоны Москвы, где сосредоточивались в 1830-40-е годы основные силы двух главных прогрессивных направлений общественной мысли того времени – западничества и славянофильства, «служили выражением господствующих в русской интеллигенции литературных направлений, научных и философских взглядов».
Московские литературные салоны Елагиной, Свербеевых, Павловых сыграли немалую роль в идейном развитии русского общества, а так же они способствовали в известном смысле взаимообогащению и взаимовлиянию идей западничества и славянофильства. Обращение московских западников через славянофилов к проблематике основ народного быта (общины, артели и т. п.) привело к большей умеренности воззрений Герцена, Грановского и других крупных представителей западничества в Москве; с другой стороны, в салонной полемике с западниками выкристаллизовывались взгляды славянофилов.
Салон графа Михаила Юрьевича Виельгорского
Одним из самых приятных домов Петербурга первой половины XIX века был дом графа Михаила Юрьевича Виельгорского (1788-1856), у которого по вечерам были прекрасные квартеты. Граф, сам был большой музыкант и композитор. Он страстно любил музыку и собирал у себя лучшие музыкальные силы столицы как из числа дилетантов, так и из профессиональных артистов и певцов. Все заграничные музыкальные знаменитости, приезжавшие в Петербург, в первую очередь являлись к графу, все считали за особую честь для себя не только быть принятым на его музыкальных вечерах, но и принимать в них участие.
Михаил Юрьевич находился в дружеских отношениях с А.С. Пушкиным, Н.В. Гоголем, М.И. Глинкой, В.Ф. Одоевским и А.А. Алябьевым. Он оказывал поддержку многим отечественным музыкантам. Достаточно вспомнить его существенную помощь братьям Рубинштейнам, содействие выкупу из крепостной зависимости талантливого скрипача И.И. Семенова (граф также способствовал освобождению от крепостной зависимости Т.Г. Шевченко). В доме у М.Ю. Виельгорского состоялась первая репетиция оперы Глинки «Жизнь за царя».
В истории русской музыкальной жизни памятны его салоны-концерты, проходившие с декабря 1822 года по апрель 1823 года в курском имении М.Ю. Виельгорского Луизино, где он жил с 1816 по 1823 год. Программы 33 луизинских концертов в основном были посвящены классической музыке и содержали симфонические произведения И. Гайдна, В. Моцарта, Л. Бетховена и других.
Еще большего внимания заслуживают салоны-концерты, организованные братьями Виельгорскими в Москве с 1823 года и в Петербурге с 1826 года. На протяжении нескольких десятилетий петербургские концерты Виельгорских, имевшие просветительское значение, славились высоким художественным уровнем программ и исполнителей. Как пишет граф В.А. Соллогуб в своих воспоминаниях: «Приёмы Виельгорских имели совершенно другой отпечаток; у них редко танцевали, но почти каждую неделю на половине самого графа, то есть в его отдельном помещении, устраивались концерты, в которых принимали участие все находившиеся в то время в Петербурге знаменитости. Граф Михаил Юрьевич Виельгорский был один из первых и самых любимых русских меценатов; все этому в нем способствовало: большое состояние, огромные связи, высокое, так сказать, совершенно выходящее из ряда общего положение, которое он занимал при дворе, тонкое понимание искусства, наконец его блестящее и вместе с тем очень серьезное образование и самый добрый и простой нрав» [13].
Здесь выступали Ф. Лист, Роберт и Клара Шуман, Г. Берлиоз, Г. Венявский, Б. Ромберг и другие знаменитые артисты. «Эти Виельгорские – великолепные люди для художников; они живут только для искусства…», оба они – «два превосходнейших художника, особенно Михаил, – это настоящая, художественная натура, гениальнейший дилетант…»,- писал Р. Шуман[14].
Известно письмо графа М.Ю. Виельгорского к его детям в Петербург из Рима в 1839 г.: «Здесь теперь Лист, с которым я очень музыкально познакомился. Это – царь пианистов и доселе никто на этом инструменте не произвел на меня подобного действия. Я никогда не думал, что можно так играть музыку Бетховена, например старые его сонаты» [15].
Однако М.Ю. Виельгорский заслуживает внимания не только как крупный музыкальный деятель своей эпохи, но и как одаренный композитор. Он получил музыкальное образование под руководством отличных музыкантов того времени, в частности Мартин-и-Солеро в Петербурге и Керубини в Париже. Нельзя не отметить личного общения Виельгорского с Бетховеном (в Вене), чью музыку (включая Девятую симфонию) он горячо пропагандировал в России.
Перу М.Ю. Виельгорского принадлежат две симфонии, увертюры, квартет, опера «Цыгане», хоровые произведения, романсы на слова Пушкина и других поэтов (особенной популярностью пользовались «Черная шаль», «Бывало», «Любила я»), фортепьянные пьесы, тема с вариациями для виолончели с оркестром.
М.Ю. Виельгорского как композитора высоко ценили многие его современники. Известный русский критик В.Ф. Одоевский, имевший собственный салон и известный своей любовью к музыке И.-С. Баха (исполнял его клавирную и органную музыку), считал, что М.Ю. Виельгорский отличный композитор и самых глубоких музыкантов в Европе.
В творчестве М.Ю. Виельгорского отражается незаурядный талант, хороший вкус и профессионализм. Воспитанный на классических образцах, он следует им в своих сочинениях, обнаруживая при этом индивидуальные особенности своего дарования. В некоторых произведениях М.Ю. Виельгорского, как, например, в «Теме с вариациями» для виолончели с оркестром, заметно ощущается интонационная связь с русской народно-бытовой музыкой. В этом произведении, носящем концертный характер, ярко проявляется мелодический дар композитора и умелое использование вариационной формы.
Истоки салона графа М.Ю. Виельгорского восходят к традициям конца XVIII века, существовавшим в доме отца графа, сенатора Ю.М. Виельгорского. Михаил Юрьевич вместе со своим братом Матвеем Юрьевичем, превосходным виолончелистом, были деятельными участниками салона княгини З.А. Волконской.
Живя в деревне Фатеевке с 1816 года по 1823 г., Виельегорский устроил в одном из флигелей усадьбы «биронов салон», которому суждено было остаться в истории музыки России. Салон, как правило, бывал довольно продолжительным, и кроме бесед о музыке включал в себя концерт в двух отделениях с симфонией, увертюрой, инструментальным концертом, отрывками из опер и ораторий. Солистами, ансамблистами, хористами выступали братья Матвей и Михаил Виельгорские, Г. Теплов, капельмейстер-скрипач В. Островский, крепостной скрипач Антон.
В салоне прозвучали симфонии Моцарта, Гайдна, Бетховена, увертюры М. Линдпайтнера, фрагменты опер Керубини, множество сочинений современных немецких и французских композиторов, скрипичные концерты П. Лафона, Л. Шпора, Л. Маурера, Ф. Крейслера в исполнении Г. Теплова, В. Островского, Руденсдорфа. Сочинения для виолончели играл Матвей Виельгорский, чей обширный репертуар давно известен исследователям музыки. Выбор пьес свидетельствует о великолепном художественном чутье и изысканном вкусе графа Мих. Ю. Виельгорского.
Как только было получено разрешение поселиться в Москве в 1823 году, граф отстроил свой дом и собрал у себя в салоне лучшие музыкальные силы Москвы того времени. Вот свидетельство князя Одоевского, относящегося к 1824 году: «Признаемся, едва ли можно встретить в России что-нибудь подобное сим концертам, где бы соединялись выбор сочинений, и достоинство музыкантов и точность исполнения, – три условия, без которых музыка теряет цену» [16].
Именно в эти годы получить успех в салоне графа Мих.Ю. Виельгорского для многих русских и европейских артистов означало одно – открытый путь к широкой концертной деятельности в России. В салонах З.А. Волконской и Мих. Ю. Виельгорского, которые, кстати, бывали и в виде «утренников», слушали и виолончелиста Фенци в присутствии выдающегося виолончелиста, друга Бетховена Ромберга, и Липинского. Слушали, например, по отзывам кн. Одоевского, в один день и симфонию Ромберга, и хор Мегюля, концерт Л. Фильда для фортепиано с оркестром, фугу Моцарта, концерт Шпора, увертюры из опер Вебера «Эврианта» и «Вольный стрелок», симфонию Михаила Виельгорского. «Прибавьте к сему исполнение со всей музыкальной роскошью, определенное, соразмерное число инструментов, оркестр, расположенный уступами в удобнейшем порядке, собрание людей с истинною страстию к искусствам – и Вы получите весьма слабое понятие о сем концерте» [17].
Граф Матвей Юрьевич Виельгорский был одним из основателей Русского музыкального общества, свою богатую библиотеку и инструменты завещал Консерватории, а свою знаменитую виолончель Страдивариуса подарил К.Ю Давыдову.
Музыкальный салон графа Михаила Юрьевича Виельгорского и выдающегося виолончелиста Матвея Юрьевича Виельгорского получил широкую известность в истории русской музыкальной культуры первой половины XIX столетия. Главным образом, это были видные музыкальные деятели и просвещенные меценаты, которые способствовали развитию концертной жизни в России.
Список литературы / References
1. Берков П.Н. Ломоносов и литературная полемика его времени. 1750-1765. – М.-Л., 1936. – С.118.
3. Голицын Ф.Н. Жизнь обер-камергера Ивана Ивановича Шувалова // Москвитянин. – 1853. – №6, отд. IV. – С.92.
4. Бартенев П.И. Биография И.И. Шувалова. – СПб., 1857. – С.29.
5. Шувалов И.И. Письма И.И. Шувалова к сестре, Прасковье Ивановне Голицыной, урожденной Шуваловой //Москвитянин. – 1845. – № 10. Ч. V. – С.131-153.
6. Головина В.Н. Записки //Исторический вестник. – 1899. – №1. – С.58.
7. Биография И.И. Шувалова. – 125 об. – 126.
8. Янкович Ф.И. // Русский биографический словарь. – СПб.,1913. – Т. 25. – С.127.
9. Соллогуб В.А. Воспоминания. – СПб., 1887. – С.132.
10. Вяземский П.А. Сочинения. Т.8. – М., 1886. – С.493
11. Издан анонимно в 2-х томах в Лондоне в 1828 г.
12. Вяземский П.А. Сочинения. Т.8. – М., 1886. – С.493.
13. Воспоминания графа Владимира Александровича Соллогуба. – СПб., 1887. – С.128.
14. Житомирский Д. Роберт Шуман. – М., 1964. – С.493.
15. Веневитинов М.А. Франц Лист и граф Мих. Юрьевич Виельгорский в 1839 году. – С.489.
16. Одоевский В.Ф. Взгляд на Москву в 1824 // Прибавление к «Московскому телеграфу». – 1825. – №.1. – С.87-88.
17. Одоевский В.Ф. О музыке в Москве и московских концертах в 1825 г. //Прибавление к «Московскому телеграфу». – 1826. – № 8. – С.100.
Летом 1811 года Елизавета Михайловна вышла вторично замуж за генерал-майора Николая Федоровича Хитрово. В 1815 г. он был назначен русским поверенным в делах во Флоренции и скоро там же умер. Его дипломатическая служба в Италии имела для Елизаветы Михайловны важные последствия: она определила ее дальнейшую жизнь на много лет, создала ей связи и круг знакомств, способствовала усвоению того европейского духа, который отличал позднее и ее салон в Петербурге.