что такое порочное удовольствие
Кино жизни не научит: рецензия на фильм «Порочное удовольствие»
Неон, хоррортроника и кучка клишированных маньяков — канадский фильм ужасов о киномане в беде лениво топчется на поле слэшеров.
Трейлер
Молодой кинокритик Джоэл (Ивэн Марш) специализируется на хоррорах — он изучает жанр и берёт интервью у продюсера кровавых фильмов. В один вечер жизнь неуверенного тюфяка, помешанного на кино, здорово меняется: будучи безответно влюблённым в свою соседку, герой пускается в погоню за ухажёром девушки до местного бара. Там парень надирается, а затем просыпается на групповой терапии у психов и серийных убийц. Маньяки, смакующие подробности своих зверств, не упустят возможности разделаться со случайным гостем.
С первых кадров «Порочное удовольствие» воссоздаёт фактуру 80-х, настраивая зрителей на нужный лад: режиссёр на протяжении ста минут будет писать любовное письмо слэшерам, не ограничивая себя ни в чём. Ретровейв, тяга к эстетике VHS-ужасов, погребённых под слоями пыли, — симптом современной эпохи, постмодернистской ностальгии по былым ощущениям, которые режиссёры пытаются воспроизвести. Канадец Коуди Кэлахан — постановщик «Порочного удовольствия» — заливает картинку неоновыми всполохами, а звук — синтезаторными партитурами, отправляя в парадный мир слэшера и его кровавой мишуры.
Кэлахан, стоит сказать, делает уверенный юмористический заход. Парень участвует в дискуссиях с маньяками на сеансе терапии, пока не «сдаёт» себя. Затем он проницательно размышляет: почему в слэшерах до сих пор не появились таксисты-убийцы, а полицейские вообще маргинализируют любителей хорроров, в том числе среди своих сотрудников.
Ари Миллен в роли Боба на кадре из фильма «Порочное удовольствие»
Ари Миллен в роли Боба на кадре из фильма «Порочное удовольствие»
Однако каждая удачная шутка дорого обходится — всё остальное время Кэлахан прилагает слишком много усилий, чтобы рассмешить или просто взбодрить зрителя: так «Порочное удовольствие» превращается в вымученное зрелище. Референсы и жонглирование жанровым арсеналом, куда входят катаны, шприцы и мачете, не так воодушевляют, как хотелось бы постановщику, — подход Кэлахана излишне формалистичен, и своим фильмом-пародией он скорее воспроизводит текстуру слэшеров, нежели вспарывает шов жанра. По этой причине «Порочное удовольствие» будет ближе к «31» — кровавому гиньолю от Роба Зомби, нежели к «Крику» Уэса Крэйвена. Конечно, здесь были попытки вывести игру на территорию метатекста, показать, как знание жанра обыгрывается в пространстве реальных действий, но малобюджетной ленте не хватает сноровки и хитрости для таких обобщений. Киноманский бэкграунд героя, в отличие от «Крика», не делает погоды для экранной истории — лента не знает, как перевернуть правила игры, а тем более в ситуации, когда это совершили несколькими десятилетиями ранее.
Где-то изобретательная и где-то забавная, картина от начала до конца упивается своей ретроградной эстетикой. Но крайне печально то, что авторам «Порочного удовольствия» не удалось в полной мере реализовать потенциал. Не хватило более трепетного подхода к образам безумцев-антагонистов (чересчур много внимания уделено Бобу — мастеру перевоплощений, в одной из сцен разодетому в форму агента ФБР), кровавой бойне, а также сеттингу: от 80-х тут остался лишь аутентичный кинотеатр и ритмичная хоррортроника в саундтреке. Сегодня, когда осанна слэшерам стала общим местом, авторам-синефилам необходимо придумывать новые ходы и комбинации, чтобы реанимировать жанр, — яркими фильтрами и острыми клинками сегодня мало кого воодушевишь. «Порочное удовольствие» в этом смысле выглядит скорее мёртвым пациентом, а дефибрилляция от Кэлахана — врачебной ошибкой.
Что такое порочное удовольствие
После занятий подружки сидели в своем любимом кафе. Они учились в консерватории: Катя и Тома — по классу скрипки, а Соня заканчивала факультет сольного пения и оперной подготовки. Когда принесли по второму коктейлю, Соня сказала: «Девочки! Я должна вам признаться! У меня есть гилти плеже!» Катя запричитала: «Бедная моя!». Тамара деловито произнесла: «Так, ничего не бойся! Врача найдем, лекарства достанем».
«Девочки! Гилти плеже — это не болезнь, а такое скрываемое удовольствие, о котором не принято говорить окружающим. Но вы — мои любимые подружки. У меня от вас секретов нет. Вот я вам и решилась рассказать!» Катя и Тома, онемев, смотрели на подругу. Сонина мама — оперная певица, а папа снимает сложное концептуальное кино. В их доме спорят о Шагале, смотрят Пазолини, слушают Корелли. Что такого страшного могло случиться?
Соня выдохнула и решительно произнесла: «Девочки! Это ужасно! Мне нравятся песни «Ласкового мая!»
Английское guilty pleasure в переводе звучит как «постыдное, тайное удовольствие». Гилти плеже — это не скелеты в шкафу, а такой секрет, который приносит его обладателю и минуты счастья, и стыд. Как в вышеописанной истории, где героиня, не сумев освободиться от чувства вины, призналась подругам о своем увлечении. Для нее, студентки консерватории, дочери таких высокодуховных родителей, кажется неправильным увлечение попсой.
Под двусмысленным английским guilty pleasure обычно скрывается невинное занятие, например, лузганье семечек, увлечение примитивными компьютерными играми, чтение ужастиков.
Для множества людей эти действия являются абсолютной нормой. Так, те же песни про белые розы и седую ночь поклонники «Ласкового мая» считают культовыми хитами на все времена. Но для носителя гилти плеже — это моветон, дурной тон, после приносящий угрызения совести.
Вещи превращаются в модные guilty pleasure, если скрываются от близких и знакомых. Многие уверены, расскажи они сейчас о своем маленьком секрете, окружающие посчитают их неинтересными и невзыскательными.
Создать определенный список таких тайных вещей, за которые бывает стыдно, невозможно. Те действия, которые одни не решаются предать огласке, другие считают самыми обычными. Кто-то обожает котов Ложкина, с удовольствием читает Донцову и не стыдится носить кигуруми.
Жизнь современного человека настолько открыта, что по профилям в социальных сетях можно узнать о его предпочтениях и интересах. И часто этот образ несколько приукрашен. На завтрак — овсяная каша с ягодами и смузи, йога в парке, отдых на Багамах и тысяча роз от любимого. Но фото моментов, например, как человек поедает китайскую лапшу и загорает на крыше гаража, за что ему бывает стыдно, в его инстаграм никогда не попадут.
Обладатели плеже-секретов могут заводить по несколько профилей в соцсетях. В одном выставляются вещи, за которые не стыдно перед окружающими: модная музыка, стильные наряды, вечер при свечах. А другая страничка — для души. Вот здесь и рецепты вкуснейшего шашлыка с картошечкой, песни Верки Сердючки, набившие оскомину цитаты, картинки с одеждой из 80-х. С обезличенным профилем человек не испытывает эмоциональных переживаний, что на страничку наткнутся друзья и знакомые.
В последние годы стало модным озвучивать свои guilty pleasure. На форумах и у популярных блогеров можно найти множество признаний в своих тайных увлечениях.
Казалось бы, взрослый человек и отдыхать должен также по-взрослому: ходить в музеи, смотреть хорошие фильмы и постановки, на выходные выезжать семьей за город. Но все время быть серьезным и ответственным тяжело. В результате напряженной работы и учебы у человека постепенно накапливается утомление, что нередко выливается всиндром эмоционального выгорания. Когда нет сил, появляется желание отдохнуть и почувствовать себя легко.
Человек окунается в любимое скрытое удовольствие. Здесь в танчиках или песнях Иванушек так приятно расслабиться, забыть о вчерашней планерке, двойках старшего сына и отдохнуть по максимуму. Но чувство вины, что занимаешься неким постыдным делом, не позволяет наслаждаться долго и вынуждает поскорее его завершить. Результат бывает удивительным. Гилти плеже, кроме отдыха, приносит множество положительных эмоций и восстанавливает личный ресурс человека.
Получается, что подобные удовольствия просто необходимы. Получив такую эмоциональную передышку, человек быстрее восстанавливается и возвращается к своим делам.
Но есть и исключения. Для личностей с постоянным самоконтролем и мнимым чувством долга такие действия приводят не к отдыху и расслаблению, а к постоянным угрызениям совести и чувству стыда за сделанное: как же можно так низко пасть, разрешить себе поиграть в детскую игру или послушать шансон?
На самом деле guilty pleasure — это дело конкретного человека и ничье больше. Стоит ли скрывать свои вкусы и пристрастия, а вместо этого заниматься тем, что не приносит удовольствие? Это как проживать чужую жизнь, стыдясь за свою. И если окружение недовольно, не значит ли, что пришло время поменять друзей и знакомых? Больше об авторской позиции можно узнать на психологическом тренинге #АвторЖизни. Вас ждут полтора месяца занятий, в течение которых вы поменяете отношение ко многим вещам и станете ответственным за свою жизнь.
1. Изменение Бессознательного
Порочное удовольствие.
Однажды ко мне приехала женщина лет тридцати с небольшим и сказала: «Я не думаю, что вы хотите меня видеть». Я ответил: «Это вы так думаете, не хотите ли узнать, что думаю я?»
Когда мне было семнадцать, я подумала, что у меня достаточно сил, чтобы порвать с ним, и школу я заканчивала уже сама, пробивая себе дорогу в надежде, что это вернет мне чувство самоуважения, но увы. Затем я подумала, что, может быть, степень бакалавра искусств даст мне почувствовать уважение к себе. Собственными усилиями я закончила колледж. И по-прежнему чувствовала себя никчемной, пошлой и заслуживающей стыда. Чувство разочарования было жутким. Я подумала, что, может быть, степень мастера даст мне чувство самоуважения, но и она не дала. И все это время, в школе и в колледже, мне делали недвусмысленные предложения. Это доказывало, что я не заслуживала самоуважения. Я собиралась готовиться к защите докторской степени, а мужчины продолжали делать мне такие предложения. Тогда я просто сдалась и стала обычной проституткой. Это, однако же, не мед. И тогда один человек предложил мне жить с ним. Что же, девушке нужна еда и крыша над головой. Итак, я согласилась.
И все же, мне надо жить. Мне нужно покупать одежду, иметь крышу над головой, но я в принципе уже больше ничего не заслуживаю».
Я сказал ей: «Да, это грустная история, но что в ней по-настоящему грустно, так это то, что вы тупица! Вы говорите мне, что боитесь возбужденного, стоящего, твердого пениса, а это глупо! Вы отлично знаете, что у вас есть влагалище; и я знаю, что вы это знаете. А влагалище может принять в себя любой, самый большой, твердый и агрессивный пенис и превратить его в поникший, беспомощный предмет.
И ваше влагалище может доставить себе порочное наслаждение превратить его в беспомощный, свисающий предмет».
Перемена на ее лице была изумительной. Она сказала: «Сейчас я собираюсь вернуться в Лос-Анджелес, а через месяц могу ли я увидеть вас снова?» И я сказал: «Конечно». Она приехала через месяц и сказала: «Вы были правы! Я провела ночь с мужчиной и доставила себе порочное удовольствие довести его до беспомощности. Много времени не потребовалось, и я наслаждалась этим. Я попробовала с другим мужчиной. Повторилось то же самое. Попробовала еще. И это действительно удовольствие! Теперь я собираюсь защитить докторскую степень и заняться адвокатурой, и еще, я собираюсь ждать, пока не встречу человека, с которым захочу жить вместе».
Я назвал ее глупой. Я действительно захватил ее внимание. И затем я сказал: «Порочное удовольствие». Она действительно испытывала отвращение к мужчинам. Я сказал также: «Удовольствие».
Когда Эриксон рассказал мне эту историю, я поделился своими впечатлениями: «То, как вы описывали этот твердый пенис, получилось у вас очень привлекательно, даже интригующе. Очевидно, потому, что в словах было нечто успокаивающее. Вы проникали в нее и словами и образами».
Первая часть истории, заканчивающаяся словами: «И я в принципе уже больше ничего не заслуживаю» это моделирование мира пациента. Если рассказывать эту историю пациенту, который безуспешно пытался преодолеть чувство ненависти к себе посредством внешних изменений (получение научных степеней, позволение другим использовать себя) и который испытывает угрозу от какого-нибудь фобического стимула (каким в рассказе является «твердый, угрожающий пенис»), то есть хороший шанс того, что по крайней мере на подсознательном уровне будет признана аналогичность рассказа и мира пациента.
Вторая фаза, «ролевое моделирование мира пациента», наступает после того, как Эриксон завладел вниманием пациентки. Конечно, если рассказывать эту историю, то внимание будет уже завоевано благодаря драматичному и шокирующему началу. Внимание гарантировано благодаря использованию таких слов, как «влагалище», «возбужденный, твердый пенис», и «тупица».
Настоящее ролевое моделирование осуществляется не только с помощью содержания Эриксоновских внушений, но также с помощью его легкого, юмористического отношения, с которым он переформулирует и переструктурирует проблему, а затем преподносит это перестроенное видение действий пациентки и ее усилий «жить». Проблема страх перед мужчинами и ненависть к себе звучит уже по-другому: «Вы говорите мне, что боитесь возбужденного, твердого пениса». Слово «боитесь» конденсирует ее страх не только перед мужчинами, но и перед жизнью. Ей уверенно говорят, что этот страх «глупость» (а она привыкла считать себя глупой). Фраза «и этот возбужденный твердый пенис может войти в ваше влагалище» является постгипнотическим внушением, которое, если ему следовать, вызовет у пациентки покровительственно-прихотливое отношение к прежде казавшемуся угрожающим «возбужденному твердому пенису», который он высмеял повторением фразы.
Завершающий, изящный ход в переструктурировании, предлагаемом пациентке, выражен фразой: «И ваше влагалище может позволить себе порочное удовольствие превратить его в беспомощный, свисающий предмет».
«Порочное удовольствие» это прекрасный пример использования переструктурирования для преобразования чувства пассивной беспомощности в активное владение ситуацией. Рассказ также показывает, как с помощью переструктурирования можно помочь человеку стать хозяином положения. Несмотря на то, что пациентка подчеркивала свой страх и беспомощность, Эриксон разглядел у нее еще и чувство сильной неприязни к мужчинам. Он связал это чувство неприязни с потенциальным чувством удовольствия и воспользовался провоцирующей фразой «порочное удовольствие».
Разве после прочтения этой истории мы не станем более склонны управлять нашими чувствами неприязни и брать на себя ответственность? Разве мы не сможем после этого лучше владеть теми силами, давление которых мы на себе испытываем, и разве не получим от этого удовольствие, будучи способными управлять ими и укрощать их?
Психотерапевт, использующий рассказы Эриксона, часто сам испытывает снижение своего обычного уровня тревожности. Вследствие этого он сможет лучше сосредоточиться на своих непосредственных задачах помогать своим пациентам быть более открытыми, находить новые решения и новые подходы. Уже одно обладание набором рассказов может дать терапевту чувство мастерства, владения ситуацией и компетентности. К тому же, когда он читает или рассказывает Эриксоновские истории, терапевт сам склонен впадать в транс либо благодаря своей связи с Эриксоном, либо благодаря внутреннему «гипнотическому эффекту» историй. Находясь в трансе, терапевт будет не только менее тревожным, он будет также более открыт воздействию своих собственных бессознательных ассоциаций. Поэтому он будет в большей степени способен помочь пациенту утратить его, пациента, тревожность, исследовать его внутренние возможности и находить новые подходы к ситуациям.
Я обнаружил, что для терапевта лучше всего выбирать рассказы с помощью своих собственных свободных ассоциаций. Я подразумеваю под этим не только когнитивные свободные ассоциации, но и реакции тела, эмоции, восприятия и особенно образные ассоциации. Вот пример моего использования рассказов Эриксона при работе с двумя разными пациентами.
Первого пациента, тридцатилетнего еврея-хасида, мне представляла его жена. Она прочитала о методах лечения Эриксона, и чутье подсказало ей, что я могу помочь ее мужу справиться с его неспособностью просыпаться в нужное время. Эта давно укоренившаяся особенность обнаружилась, когда он учился в десятом классе Ешивы и не мог проснуться раньше 11 или 12 часов дня. Из-за этого он не мог устроиться на работу, хотя и сделал неплохие успехи в семейном бизнесе. Он был женат уже год, и его жене надоело тратить утром целый час на то, чтобы разбудить его. На первом сеансе пациент рассказал мне, что его уже несколько раз гипнотизировал известный гипнотерапевт. Гипнотерапевт был удовлетворен тем, что пациента можно загипнотизировать, сам же пациент удовлетворен не был. Я попробовал на нем стандартные методы вызывания гипноза, такие как зависание руки и фиксация взгляда. Он смог достичь невозможности открыть глаза и ощущения тяжести в руке. Однако к концу сеанса он стал утверждать, что не находится в гипнозе и что он просто подыгрывал мне, несмотря на мое предупреждение не подыгрывать. После этого первого сеанса он позвонил мне. Он рассказал мне, что когда его жена услышала о применявшейся гипнотической процедуре, то она стала сомневаться, что наш подход в достаточной мере «нестандартен», чтобы называть его подходом Эриксона.
На втором сеансе я сразу же сказал пациенту: «Мы уже установили, что вас нельзя загипнотизировать до удовлетворительной для вас степени, несмотря на то, что и я, и ваш прежний врач полагали, что вы находитесь в состоянии гипноза. Поэтому мы не будем тратить больше время на то, чтобы убедить вас в том, что вас можно загипнотизировать».
Тогда пациент рассказал мне описание клинического случая, о котором они читали с женой. Эриксон лечил супружескую пару, страдавшую энурезом, заставляя их каждую ночь становиться коленками на постель и намеренно мочиться туда. После этого они спали на мокрых простынях. Это, как чувствовал мой пациент, и была настоящая «Эриксоновская» терапия.
Я рассказал пациенту эту историю, а затем предложил ему каждый раз за час до сна выпивать не менее литра с небольшим жидкости и каждую ночь в течение двух недель ложиться спать на полчаса раньше. Он ложился спать около трех утра, а просыпался около 11 дня. Я предложил, чтобы он ложился спать около двух ночи, потом в половине второго, в час и, наконец, в полночь, когда ложилась спать его жена. Я также сказал ему, чтобы он не впадал в размышления, лежа в постели. Кровать должна ассоциироваться либо со сном, либо с любовью. Если он не засыпает и продолжает оставаться в бодрствующем состоянии, то он должен встать с постели и отправиться в комнату читать или смотреть телевизор. Затем ему нужно будет выпить не менее литра с небольшим воды перед тем, как отправиться спать. Я уверил его, что в этом случае его мочевой пузырь будет полным через шесть-восемь часов и ему придется встать с кровати, чтобы сходить в туалет.
Помочившись, он должен будет принять душ, сделав его к концу процедуры возможно более холодным. Затем он должен будет одеться, позавтракать и приступить к работе, не возвращаясь в постель.
Пациент возразил, что он не любит принимать душ по утрам, а обычно делает это ночью. Я снова настаивал, чтобы он принимал душ утром по крайней мере до тех пор, пока он не справится с проблемой утреннего пробуждения. Он обещал, что выполнит это и через две-три недели позвонит мне и скажет, как сработал этот план. Через две недели он позвонил мне и сказал, что у него больше нет проблемы со сном и пробуждением.
На следующий день я принимал образованную, интеллигентную женщину, которая уже приходила ко мне с острым болезненным циститом и расстройством сна. В начале сеанса мое сознание не было занято ее мочевым пузырем. Я знал, что на прошлой неделе она ходила в суд, чтобы закончить дело о разводе, но, входя в мой офис, она казалась вполне спокойной и обаятельной. Я знал, что она интересовалась терапевтическими подходами Эриксона, и рассказал ей случай с евреем-хасидом. Я рассказал ей, как посоветовал ему пить воду перед сном, и закончил добавлением комментария Эриксона, которым он обычно завершал свои истории. Это звучало так: «Мы все начинаем умирать с того момента, когда рождаемся. Одни делают это быстрее, чем другие. Единственное, что мы можем сделать, это уметь радоваться своей жизни».
Моя пациентка залилась слезами. Я спросил, не хочет ли она рассказать мне, почему она рыдает. (Меня интересовало, не было ли это связано с ассоциациями, затрагивавшими ее проблемы с мочеиспусканием и моими разговорами об этом.) Она сказала, что разговор о смерти заставил ее почувствовать, что ее жизнь кончена. Это мнение уже имело определенную историю своего развитая. Она чувствовала, что несмотря на свои профессиональные успехи, несмотря на то, что она сумела хорошо воспитать двоих детей, у нее больше не было смысла жить.
Она связывала это чувство с тем фактом, что ее родители никогда не оформляли развода, несмотря на то, что они расстались, когда ей было одиннадцать лет. Мать запрещала ей иметь что-либо общее с ее отцом. Это было бы воспринято как неповиновение матери. Поэтому пациентка чувствовала, что ее лишили отношений с отцом. Она чувствовала, что если бы ее родители оформили развод, то она могла бы свободно видеться с отцом. Ее отец имел бы право встречаться с ней, и у них были бы свои взаимоотношения. Вследствие этого она ассоциировала развод со свободой своих собственных детей. И в то же время она чувствовала, что теперь, когда она завершила это дело, ее жизнь кончилась.
Это навело меня на мысль об одной истории, которую я ей и рассказал. После того, как я в первый раз работал с Эриксоном, я увидел сон. Во сне появились слова: «Ты никогда ничего не заканчиваешь». Спустя семь лет, когда в Фениксе я слушал некоторые записи Эриксона, меня осенило: «Кто сказал, что тебе нужно что-либо заканчивать? Ничто по-настоящему не заканчивается, пока мы живем».
Я рассказал пациентке эту историю и предложил попробовать смотреть на свою жизнь, как на продолжение жизни ее родителей, а на жизнь своих детей, как на продолжение ее собственной жизни. И тогда этот процесс будет продолжаться столько, сколько на Земле будет существовать человечество. Она нашла эту мысль утешительной.
Суть этого довольно длинного эпилога о часах работы с двумя различными пациентами состоит в том, что мой выбор историй не определялся какими либо предвзятыми мнениями, а вытекал из моих собственных свободных ассоциаций, связанных с моим жизненным опытом и отточенных тридцатью годами клинической практики. Важно также подчеркнуть, что весь процесс протекал в атмосфере хороших терапевтических отношений.
Пациенты сами выбирали в историях то, что относится к ним. Это не обязательно были те части рассказов, которые, как я думал, они выберут. Но они были полезны.
Опасность использования этих историй, как и любых продуктов воображения, состоит в том, что воображаемый опыт может стать заменителем реального жизненного опыта. Если человек почувствует, что он уже удовлетворил необходимые потребности, то тогда не будет необходимости вставать утром с кровати. Конечно, если психотерапевт исповедует философию активизма, как это делал Эриксон, то он никогда не будет поощрять «растительный» тип существования. Те, кто слушает его истории, не склонны уходить от жизни.
Иногда мои пациенты замечают, что несмотря на восхитительные сеансы в кабинете психотерапевта, несмотря на фантазии и воображаемые успехи в разрешении конфликтов, переноса представлений в реальную жизнь не происходит. Они жалуются, что «во мне не произошло никаких перемен. Вне стен этого кабинета я все еще поступаю по-другому». Иногда в таких случаях для пациента лучше всего просто молча и расслабившись слушать, как я рассказываю Эриксоновскую историю. Это может быть длинная, нудная история о развитии ребенка. В конце сеанса пациент может сказать, что эта встреча была хуже, чем предыдущие, и выразить пожелание, чтобы они проходили активнее. Он может сказать, что ему было скучно. Тогда я напомню ему, что работа, которую мы проводим, идет на подсознательном уровне и что совершенно безразлично, чем занять в это время наше сознание. В дальнейшем он сможет сообщить о важных переменах в своей жизни. Например, он стал более уверенным в общении, появились новые взаимоотношения или сменилась работа. Иными словами, его активность начала проявляться вне стен кабинета. На сеансах ответственность за эту активность беру на себя я.
Конечно, некоторые пациенты не захотят, чтобы им рассказывали историю, которую придумал кто-то другой кроме их терапевта. Они могут предпочитать более личный подход. Тем, кто захочет воспользоваться общими принципами Эриксона при создании своих собственных метафор, может помочь «Терапевтическая метафора» Дэвида Гордона или другие книги, вдохновленные тем, как с метафорами работал Эриксон.
Конечно же, простое чтение одной или нескольких историй не приведет к изменениям. Трансформация более вероятна тогда, когда реципиент, а возможно и сам индуктор (я буду так называть терапевта) находятся в состоянии восприимчивости, «настроены на прием». Как уже говорилось ранее, это состояние восприимчивости наиболее часто и легко достигается путем погружения в гипнотический транс. Оптимальные терапевтические отношения это не то, что обычно называется «позитивным переносом». Скорее это состояние, в котором возникает «раппорт» между терапевтом и пациентом. И тогда бессознательное пациента и бессознательное терапевта наиболее полно реагируют друг на друга. Если читать эти истории в так называемом бодрствующем состоянии, то их можно просто отбросить как «стандартные», «банальные» или «занятные, но не просвещающие». Иное дело гипнотическое состояние, в котором все, что говорит терапевт, будь то одно слово или рассказ, повышается в своем значении, и в котором может быть вызвано мини САТОРИ: в Дзене этим словом называется просветление.